Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - Балинт Мадьяр
Это особенно верно в отношении тех представителей группы служилых дворян, которые оказались на своем месте не из-за заслуг и профессиональной квалификации, а благодаря безоговорочной лояльности, которая от них требовалась. В результате этика и беспристрастность государственных служащих постепенно приходят в упадок, в условиях которого они больше не могут быть уверены, что их компетенции и политическая непредвзятость гарантируют стабильность их положения на государственной службе. Должность, которую до этого момента можно было занимать только в соответствии с определенными заслугами, превратилась в работу, которую можно получить вследствие патронального решения и таким же образом потенциально ее лишиться. Так, патрональный слуга оказывается лично заинтересован в поддержке системы, поскольку любые изменения несут в себе экзистенциальные риски. Поскольку группам клиентов приходится бороться с чувством уязвимости, у них развивается тенденция к эмоциональной идентификации с режимом, что означает, что доля восхищенных последователей правительства в этом социальном слое становится довольно устойчивой.
Дисциплину оставшихся после прохождения через фильтр служащих укрепляет и огромная разница в доходах между тем, что они получают сейчас, и тем, как оценивались бы их опыт и навыки на свободном рынке. А в сословии придворных поставщиков и клиентарных групп высокого уровня возможность выиграть или проиграть тендер может измеряться целыми состояниями. Было бы ошибкой недооценивать способность режима усиливать сплоченность и лояльность тех, кто был принят в политическую семью. Подобно металлоконструкции в железобетоне, эта область слияния воли отдельно взятых представителей социума, в которой для представителей клиентарной группы четко объединены идеология, программа и материальное положение, недоступна для опросов общественного мнения.
Следовательно, патрональные автократии – это тип режима, который готов простить и принять, хотя и не по тем нормам, которые обычно имеются в виду при употреблении этого выражения. Возвращение в лоно семьи происходит по «семейным правилам», предполагающим определенные обязательства и вознаграждение. Их удостаивается множество лиц, которые кажутся чуждыми режиму: от бывших членов номенклатуры до сотрудников секретных служб, от оступившихся интеллигентов до запуганных художников и бизнесменов, которые когда-то считали себя независимыми. Популистская риторика может изображать этих людей представителями «национального среднего класса», и они сами охотно в это верят. Но в действительности они всего лишь клиенты в однопирамидальной патрональной сети.
Угрозы ненасильственного характера, основанные на экзистенциальной уязвимости, являются инструментом подавления критического настроя. Однако природа этой уязвимости в корне отличается от той, которая была характерна для коммунистических диктатур. До смены режима люди, имевшие квартиру, могли обеспечить свое существование на относительно небольшие доходы, учитывая низкие цены на жилье, коммунальные услуги и транспорт. К тому же из-за эгалитарного (незначительного) размера заработной платы не существовало сопоставимых с нынешними различий в доходах и имуществе. Политические репрессии чаще всего выражались в препятствовании профессиональной карьере и продвижению по службе, запрете на публикации, отказе в выдаче загранпаспортов или в бюрократических препонах и преследовании со стороны органов безопасности. И даже в случае заключения под стражу остальные члены семьи задержанного могли сохранить свой низкий уровень существования.
После смены режима изменилась и суть экзистенциальной уязвимости. На смену прежнему принципу «мало, но наверняка» пришел принцип «быть может, больше, но без гарантий». Это противоречие, что, несмотря на улучшение жизни, значительно выросло и чувство экзистенциальной уязвимости, является лишь кажущимся. Возросший уровень жизни в результате повсеместной доступности технологий (автомобилей, мобильных телефонов и т. д.) равно как и то, что гораздо больше молодежи вселилось в новые квартиры и поступило в университеты, не имеет особого значения, если в то же время появилась затяжная, беспросветная, продолжающаяся в течение нескольких поколений массовая безработица, если широкие слои населения обросли долгами (погашение которых невозможно из-за кризиса) и если разорилась масса мелких и средних предприятий. Теперь людям есть что терять, и огромное количество людей может со дня на день попасть в практически безнадежную ситуацию. Потеря работы или, например, государственных или муниципальных заказов может мгновенно привести к банкротству некогда стабильного или преуспевающего предприятия. Если в обществе количество должностей и контрактов, связанных с государством (то есть с приемной политической семьей), чрезвычайно велико, то оно практически естественным образом трансформируется в клиентарное.
По утверждению Сьюзан Стоукс, материальная поддержка, оказываемая правящей элитой людям в порядках ограниченного доступа, «удерживает диктаторов у власти, позволяя им организовывать выборы, на которых подавляется конкуренция и на которых избиратели, желающие голосовать против режима, не делают этого, опасаясь преследований»[576]. Если клиент вступает в конфликт с приемной политической семьей, он рискует подвергнуться нарушению целостности – потерять работу, имущество, капитал, профессиональный и моральный авторитет, а в некоторых случаях и личную свободу [♦ 3.6.2.3]. В итоге они могут оказаться не просто на нуле, но и стать банкротами из-за долгов. Понижение социального статуса не всегда бывает постепенным, оно также может быть стремительным. Для всех, кто не имеет материальной базы, недосягаемой для политических репрессий и угроз ненасильственного характера, любая непокорность может казаться безнадежной и очень опасной. Это справедливо особенно перед лицом политической силы, которая систематически пытается поставить экзистенциальные обстоятельства в зависимость от иерархических цепочек, подрывая тем самым основы индивидуальной автономии.
Поддержка режима представителями клиентарных групп может объясняться не только материальным интересом и страхом преследования, но и быть совершенно искренней. Если не рассматривать чисто идеологические убеждения, клиентарному обществу присуща особая социальная психология, которая дает основания для искренней поддержки. В соответствующей литературе этой поддержке можно найти несколько обоснований, включая понятие стокгольмского синдрома на уровне всего общества (симпатии, испытываемые жертвой по отношению к похитителю, в нашем случае автократической правящей элите)[577], а также отцовский комплекс всего общества по отношению к верховному патрону, которому приписываются черты защитника людей и их интересов от различных посягательств и трудностей[578]. Однако мы хотели бы обратить внимание на социологический факт более глубокого свойства, который вытекает из истории посткоммунистического региона в целом и опыта проживающих там народов в частности. В странах, где сменился режим, вместе с утратой традиционных рынков советского блока исчезли целые промышленные отрасли, а на смену практически стопроцентной занятости пришла волна массовой безработицы. Девальвация социалистической рабочей силы в капиталистической среде сопровождалась серьезным экономическим кризисом и высокой инфляцией, иногда даже гиперинфляцией, сжирающей значительную часть сбережений населения[579]. Если добавить к этому внезапно возникший и усиливающийся стресс, вызванный общей неопределенностью рыночной конкуренции, то можно сделать вывод, что общий для всех посткоммунистических народов опыт, полученный ими в порядках открытого доступа, можно назвать экзистенциальной тревогой, которая включает в себя ощущение неопределенности и страх перед вполне реальной перспективой потерять все[580]. Можно понять, почему они
