Под псевдонимом Серж - Владимир Васильевич Каржавин
Балезин слушал и молчал: вдали от Родины он каждый день рисковал жизнью, а его жену обвиняли в причастности к диверсии. И если бы не Фёдор, всё могло быть намного хуже.
– Что затих? – спросил Ершов.
– Спасибо тебе.
– Да ладно, свои люди – сочтёмся.
– О себе-то хоть расскажи. Настя, Алёнка живы-здоровы?
Похоже, вопрос оказался для Фёдора больным. Но о своих сказать надо было.
– Настя вернулась из эвакуации, работает в школе. А вот дочь… она закончила курсы радиосвязистов. Год назад их разведгруппу забросили в тыл к немцам. До сих пор от них никаких известий… Настя вся извелась…
– Прости, я не знал. Ну а сам-то ты как?
Ершов не ответил, задумался. Жизнерадостный внешне, он испытывал глубокий внутренний надлом. К 1941 году романтиков революции почти не осталось: кто-то умер своей смертью, кто-то не своей – был расстрелян или сгинул в лагерях. Но «почти» – не значит никого. Осталось. И один из них был убеждённый коммунист Фёдор Ершов. Его родители были сельскими учителями, а деды и прадеды – крестьянами. Он закончил начальную школу, реальное училище, пошёл на завод, где и познакомился с агитаторами большевиков, а от них с трудами Маркса, Ленина, Плеханова. Много читал, участвовал в распространении «Искры», за что был арестован и получил 3 года ссылки. А потом мировая война, революция, служба в ВЧК, Гражданская война и, наконец, работа в различных советских спецслужбах. Всё что ни делал убеждённый коммунист Ершов, он считал правильным, потому что проводил в жизнь политику его партии – партии большевиков Ленина-Сталина, в которую он безоговорочно верил. Он с болью в сердце осознавал, что Гражданская война была кровавой, даже слишком кровавой, что голод и коллективизация унесли миллионы жизней крестьян, таких, как его деды и прадеды. Он был уверен, что репрессии 1937—1938 годов организовали пробравшиеся к власти враги, за что и получили по заслугам. И он успокаивал себя тем, что за революцией тянется длинный кровавый след, что законы развития общества не отменить, что все страны, рано или поздно, придут к социализму. А раз так – всё к лучшему. Великая цель оправдывает великие жертвы!
1941 год перевернул всё. Он стал чертой, которая разделила жизнь и сознание Фёдора Ершова на две совершенно разные по смыслу части, обернулся глубокой болезненной раной. Разгром советских войск, миллионы пленных, значительная часть которых сдалась добровольно, подталкивали его к выводу, который он боялся сделать для себя: советская система оказалась далеко не столь прочной, какой представлялась до войны.
Кто они, эти многочисленные дезертиры? – задавал себе вопрос Ершов в первые месяцы войны и сам же вскоре нашёл ответ: в большинстве это крестьянские парни и мужики из колхозов, где люди работают от зари до зари, не имея ни зарплат, ни пенсий, ни паспортов. А почему сдаются? Он не мог забыть пойманного под Могилёвом немолодого солдата-дезертира. «Зачем ты это сделал?» – спросили его перед расстрелом. Хмурый и оборванный солдат в ответ прохрипел: «Так лучше уж к германцу, чем обратно в ваш колхоз». Это было горькой правдой: хуже, чем в колхозе, для многих солдат житья не было.
Конечно, были и добровольцы, осаждавшие военкоматы, – были, и немало. Но то, что будут добровольцы и герои, случись война, Фёдор Ершов не сомневался. А вот дезертиры…
Он поневоле вспоминал Первую мировую войну – войну, про которую с некоторой издёвкой рассказывал, выступая, как ветеран большевистской партии, перед молодёжью накануне очередной годовщины Октября. Но… себя не обманешь: в ту Империалистическую войну, как он её называл и с которой дезертировал, полками в плен не сдавались и деятелей типа генерала Власова не нашлось. Да и чекистов-особистов что-то он не видел. Но память о той войне не отпускала. И оправдание, что он дезертировал, потому что ненавидел существующий режим, для 41-го года уже не годилось – пришлось бы признать, что те миллионы крестьянских парней-дезертиров тоже ненавидели существующий режим, только не царский, а советский. Поэтому если бы кто-то, хотя бы намёком, напомнил Фёдору Ершову о его дезертирстве в 1916 году, он нажил бы себе врага. Но об этом из оставшихся в живых знали только жена Настя и ближайший друг Алексей Балезин; есть ещё материалы личного дела, но там бумага, она не в счёт.
Особой болью в душе коммуниста Ершова отозвались московские события середины октября 1941 года, когда судьба столицы висела на волоске. И дело не только в ужасной панике, погромах и грабежах. Партийный актив, представители власти позорно оставили город. Где Сталин – никто не знал, вождь молчал. Директора, новоявленные коммунисты, бросали свои предприятия и на чёрных лимузинах, прихватив домочадцев и всё ценное, пытались поскорее улизнуть. Многих потом судили, некоторых расстреляли. Но что толку: в стране победившего социализма, где толпы народа ходили под красными знамёнами и восторженно приветствовали вождей, никакого монолитного единства, как и веры в торжество коммунистических идей, не оказалось. И в подтверждение этому он, как командир патрульного отряда, видел в московских дворах горящие труды классиков марксизма-ленинизма, выброшенные в мусор бюсты и портреты вождей. В октябре 1941 года репрессивный сталинский режим разваливался на глазах.
Но страна выстояла. Сейчас, к середине 1944 года, положение на фронтах кардинально изменилось – советские войска наступали. Настроение Фёдора Ершова значительно улучшилось. Рана 1941 гола понемногу заживала, но рубец оставался, болел, потому что Ершов понимал: причиной побед на фронтах является не коммунистическая идеология, не классовый подход, не виток мировой революции, а то, что русский солдат грудью встал за свою землю, за родных и близких.
А пролетарии? Почему немецкие рабочие стреляют в русских рабочих, вместо того, чтобы поднять восстание против Гитлера? Где классовая солидарность? Ещё в 1920-м, когда Красная армия потерпела поражение под Варшавой, Фёдор Ершов недоумевал: как так, в одном строю у поляков оказались и вельможный пан, и его холоп? Получалось, национальное сильнее классового? 41-й год это подтвердил. А в 43-м был распущен Коминтерн. Большевизм закончился, и идейный большевик Фёдор Ершов оказался в роли золотоискателя,
