Прогулки с Робертом Вальзером - Карл Зеелиг
Виль. Утоляем голод Im Hof, а затем переходим из одного трактира в другой. Общим числом пять. В 15:30 Роберт предлагает пока не возвращаться в Госсау. Может, через пару часов. Он хочет, чтобы сегодня мы не расставались как можно дольше. Он часто смотрит мне в глаза; отстраненность и сухость, за которыми он любил прятаться, уступили место тихой доверчивости. Его поезд в Херизау отправляется через две минуты после моего. Когда мой поезд трогается, Роберт серьезно отвешивает два низких поклона. Думает ли он о «мсье Робере»? Я тоже дважды кланяюсь и кричу: «В следующий раз к немцам!», — а он в ответ оживленно кивает, размахивая шляпой.
В начале прогулки Роберт рассказал детективную историю: адвоката в Лондоне обвинили в убийстве жены. Его обходительность и любезность покорили судей настолько, что можно было ждать оправдательного приговора. Однако подсудимый не верил в удачный исход. Он решил бежать в Соединенные Штаты с хорошенькой секретаршей, из-за которой убил жену. Его арестовали на корабле. Неверная оценка ситуации стоила адвокату головы, попытка сбежать вызвала подозрение у судей. Они вскрыли на кухне пол и нашли расчлененное тело. Вот так убийца отсек себе голову. Если бы он продолжил играть роль любезного господина, то, вероятно, был бы оправдан. Мораль: вы можете обмануть других, но вы никогда не обманете самого себя.
«Вернувшись в 1913 году из Берлина в Биль с сотней франков, я счел целесообразным вести себя как можно скромнее. Торжествовать было не из-за чего. Днем и ночью я гулял в одиночестве; в промежутках занимался писательскими делами. Наконец, когда я пережевал все мотивы, как корова траву на пастбище, я перебрался в Берн. Поначалу мне и там было хорошо. Но представьте себе мой ужас, когда однажды я получил письмо из отдела фельетонов Berliner Tageblatt, в котором мне советовали ничего не писать в течение шести месяцев! Я был в отчаянии. Я был списан со счетов. Меня словно сожгли в печи. Несмотря на предостережение, я пытался писать. Но получались вымученные глупости. Мне всегда везло только с тем, что незаметно вырастало из меня и что я пережил. Я предпринял несколько неуклюжих попыток покончить с собой. Но мне даже не удалось завязать петлю. В конце концов Лиза привезла меня в лечебницу Вальдау. Перед входом я спросил у нее: "Правильно ли мы поступаем?" Ее молчание было красноречивым. Что мне еще оставалось, кроме как войти?»
«Бессмысленно и жестоко ожидать, что я буду писать в этом учреждении. Единственное, что позволяет поэту творить, — свобода. Пока это условие остается невыполненным, я отказываюсь писать. Недостаточно предоставить мне комнату, бумагу и перо».
— У меня впечатление, что вы вовсе не желаете этой свободы!
— Никто мне ее не предлагает. Значит, остается только ждать.
— Вам бы хотелось покинуть лечебницу?
— Я бы попробовал!
— Где бы вы предпочли жить?
— В Биле, Берне или Цюрихе — неважно! Жизнь восхитительна где угодно.
— Вы бы снова начали писать?
— С этим вопросом можно сделать лишь одно: оставить его без ответа.
За последние месяцы Роберт с удовольствием прочитал Прогулку в Сиракузы Зойме и его полную приключений автобиографию, Сельских Ромео и Джульетту Готтфрида Келлера, а также повесть Гёте и Тереза баварского поэта-натуралиста Мартина Грайфа.
«Художник должен восхищать или терзать аудиторию. Он должен заставлять людей плакать или смеяться».
Я рассказываю, что швейцарский школьный учитель написал роман, действие которого происходит в парижском борделе. «Жутковато, вот до чего могут опуститься несостоявшиеся писаки».
«Мне кажется филистерством докучать государству морализаторскими претензиями. Главная его задача — быть сильным и бдительным. Мораль должна оставаться делом индивидуальным».
— Поужинаем?
— Зачем? Печень и рубленое мясо не смогут меня развеселить! Давайте лучше выпьем! Это пойдет мне на пользу. В пище я не ограничен. Но пить могу лишь с вами!
VlI
10. сентября 1940
Херизау — Хундвиль — Штайн — Тойфен
Роберт седеет все сильнее; на затылке уже целые пучки белоснежных волос. Для начала мы подкрепляемся пивом и двумя кусками сырного пирога. Я предлагаю отправиться в Тойфен — коммуну, гражданином которой является Роберт. Он соглашается и спрашивает:
— По проселочной?
— Да, вы ведь склонны к таким прогулкам? Однако льет как из ведра!
— Тем лучше! Нельзя же гулять только в хорошую погоду.
Мы пробираемся через Хундвиль и Штайн. Теперь льет как из лейки. В какой-то момент мы прячемся под крышей.автобусной остановки, на скамейке пожилая женщина, которая никогда не ездила ни на автобусе, ни на машине. Я беседую с ней. Роберт стоит рядом и курит сигареты Parisienne, которые я ему принес.
По дороге говорим о Райнхартах, семье меценатов из Винтертура. Вспоминая этот разговор, Роберт позже подмечает:
— Вы выглядите сегодня очень по-райнхартски!
— Почему же?
— Так благородно, сама торжественность. Немного жутковато!
— Сегодня после обеда я еду в Занкт Галлен на похороны родственника.
— Все сходится.
Его память о событиях далекого прошлого поразительна. Роберт помнит десятки имен и подробности из жизни Фридриха Великого, Наполеона, Гёте, Готтфрида Келлера и многих других. Он не считает совпадением то, что Келлер в день 70-летия решил перебраться в Центральную Швейцарию: инстинктивно в тот день ему хотелось быть ближе к сердцу народа.
Вальзер иногда писал на диалекте, но ему это не нравилось: «Я никогда не писал на диалекте намеренно. Я всегда считал это неприличным стремлением втереться в доверие к массам. Художник должен держать дистанцию. Надо быть настоящим глупцом, чтобы принуждать себя писать более народно, чем другие. Писатели должны чувствовать, что обязаны мыслить и действовать благородно и стремиться к высокому».
Когда разговор заходит о Вальтере Хазенклевере, покончившем жизнь самоубийством, Роберт замечает: «Нельзя безнаказанно враждовать с властью отцов. Еще в Берлине я воспринял его драму Сын как оскорбление всех отцов. Желание бороться против вечных законов — признак духовной незрелости. Они могут тебе отомстить».
Роберта восхищает инстинкт диктаторов. Их безжалостность — закон природы, позволяющий им выжить: «Поскольку диктаторы почти всегда — выходцы
