Григорий Василенко - Найти и обезвредить
В органах госбезопасности Кубани Галясов работал с 1935 года. Будучи опытным чекистом, он умело проводил оперативные мероприятия, проявляя при этом личную инициативу и настойчивость. У сослуживцев пользовался авторитетом и уважением.
Великая Отечественная война застала Галясова в должности начальника Приморско-Ахтарского РО НКВД. Он стал одним из руководителей Приморско-Ахтарского партизанского отряда, действовавшего в тылу противника в Приазовских плавнях.
Фашисты, узнав о существовании отряда, прочесали плавни, но не нашли партизан. Во второй раз отрядом немцев и полицейских они были обнаружены. Начальник полиции предложил сдаваться, обещал не преследовать. Партизаны в ответ открыли огонь, и каратели отступили.
Вскоре фашисты и их приспешники разгромили партизанскую продовольственную базу. Истощенные от голода, продолжая оказывать сопротивление врагу, партизаны рассеялись в плавнях. У Галясова кончились боеприпасы…»
— Так что, спрашиваю, допартизанился? Ты моего брата отправил в Сибирь, а я тебя сошлю на тот свет… Что, не узнаешь меня? Это я, Савчук, начальник полиции станицы Гривенской.
— Не горячись, Петро, — другой полицай встал перед Савчуком. — Не у тебя одного счет с этой падлой.
Савчук матюкнулся, опустил винтовку, но от Галясова не отошел. Жадные глаза обыскивали лежащего в луже крови человека, остановились на наручных часах.
— Снимай, твое времечко кончилось.
Галясов поджал руку, но Савчук навалился на нее коленями, расстегнул ремешок.
— Ишь, позолоченные. И написано что-то… «В ознаменование десятой годовщины ВЧК. За преданность делу пролетарской революции. 1928 год». Такую вещь изгадили… Ладно, на подарочек сойдет… А ну, ребята, держите его крепче…
Через минуту довольный Савчук уже притопывал в сапогах, которые стащил с чекиста.
— Надо же! Как раз. А помнится, говорил, что мы с тобой разные люди…
Тряслась по ухабам подвода. Каждая рытвина отзывалась в голове всплесками оглушающей боли. В сознании вспыхивали и гасли картины последних дней. Вот смыкаются за спинами его товарищей камыши — это рассредоточивается отряд после разгрома продбазы и приказа впредь действовать малыми группами. Никто не сказал «прощайте», все говорили «до свидания»… Вот подрывается на мине грузовик, забитый фашистами… Вот трое полицейских ведут по тропинке связанную женщину. Приближаются к засаде, и он, Галясов, узнает в женщине медсестру Сашу Ковалеву. Почти в упор из револьвера он расстреливает двоих конвоиров. Третий пятится, прикрылся телом партизанки, приставил пистолет к ее виску, вопит, что отпустит ее, если ему сохранят жизнь. Галясов дал слово, у него не было другого выхода: вся засада — это он один, в пистолете — последний патрон… А через день Саша оступилась, упала в болото, ее и затянуло. Ни звука не издала, помнила, что рядом цепь карателей. Он оглянулся на всплеск воды, а там только пузыри… А вот на него летит вспененная волчья пасть. И снова уходят в плавни товарищи, обнимаются и — «до свидания». Кто из них схвачен? Кто остался в плавнях? Что каратели знают об их отряде?
— Что, партизан, шепчешь? Богу молишься? Правильно, молись. Скоро с ним свидишься.
Нет, не страшно Галясову. Обидно. Неужели сотня уничтоженных сволочей и десяток радиограмм с разведданными — это все, что успел их отряд? И за то досадно, что в свое время не распознал вот этих…
Прислушался к разговорам полицаев. Один голос долго, с подробностями рассказывал, как славно вчера погудели в чьей-то хате, как гуляли по станице, пужали солдаток. Другой голос сообщал подробности расстрела еврейской семьи…
У комендатуры сбились в кучу станичники. Молчат. Испуганно разглядывают того, кого привезли полицаи. Одно лицо показалось Галясову знакомым. Нет, не здесь он его в свое время приметил. А вот где? Вспомнил: на каком-то совещании в крайкоме партии. Интуиция подсказала чекисту, что и он узнан.
Мужчина отвел равнодушный взгляд от Галясова и продолжал, как ни в чем не бывало:
— Так вот, заблудился я, значит, со стадом. Мы, пастухи, сюда раньше не заходили, больше по своим местам… Тут меня и за грудки. Партизан, говорят. Да я такой же партизан, как вот он, — последовал кивок на Галясова, — папа римский… Измордовали, скотину отобрали да еще приказали мне каждый день сюда на регистрацию являться. Где же тут порядок?
«Свой», — стукнуло у Галясова сердце. И откуда-то взялись силы, чтобы самому слезть с телеги и, не шатаясь, сделать несколько шагов до ступенек комендатуры.
«От начальника полиции станицы Гривенской П. Савчука господину коменданту Люцу. …Дозвольте лично мне расстрелять начальника Приморско-Ахтарского НКВД Галясова. Потому что Галясов арестовал моего брата за поджог колхозного амбара. Если бы брат был здесь, то он вместе с отцом и мной боролся с коммунистами…»
Закончив чтение докладной, Люц, прекрасно владевший русским языком, спросил у вытянутого по стойке «смирно» Савчука:
— Значит, хотите расстрелять сами?
— Хоть сию минуту.
— А вы не думаете, что у пленного могут быть важные для нас сведения? И что он захочет нам многое рассказать?
Савчук смутился:
— Как-то не подумал, господин комендант.
— Не подумали… Надо, господин Савчук, жить не только инстинктами, но и разумом. У вас разума пока маловато, поэтому мы здесь.
Савчук скорчил идиотскую рожу. Дескать, какой с нас, темных, спрос. Но Люц почувствовал, как больно задела, разозлила начальника полиции последняя фраза.
Люц считал себя человеком не злым и если кого-то обижал, то исключительно ради того, чтобы ощутить превосходство над окружающими. Так устроен мир: каждому дано или командовать, или подчиняться, возвышаться или унижаться — середины тут нет. Потому и попросился перевести его из штаба полка, где он занимал незаметную должность, в коменданты большой кубанской станицы, чтобы меньшему числу людей подчиняться, а большим числом командовать. Правда, на новом месте тоже оказались свои сложности. Например, распоряжение генштаба о проведении особой политики в отношении казачества. Искусным заигрыванием с казаками, игрой в их честных друзей требовали склонить коренное население Северного Кавказа к сотрудничеству с Германией, к добровольному вступлению в «освободительную армию»… Не по нему были эти игры. Тут вот стоит безмозглое быдло Савчук, а ты ему должен знаки уважения оказывать…
В коменданте росло отвращение к Савчуку. И Люц отправил его из своего кабинета с первым пришедшим в голову поручением — проверить расклеены ли в станице воззвания генерала Шкуро… Еще один набитый дурак, и чем он только фюреру приглянулся?
В кармане Савчука остались лежать приготовленные для подарка Люцу часы, снятые с Галясова. «Хотел, как человеку, а теперь — фиг тебе. Сам буду носить».
Оставшись один, комендант Люц начал готовиться к допросу захваченного чекиста.
На Кубани обосновались несколько фашистских разведывательных и контрразведывательных центров, и комендант по долгу службы поддерживал с ними постоянные контакты. Упаси бог было показать сотрудникам секретных ведомств, считавшим себя пророками, свое превосходство, хотя в последнем Люц не сомневался… Зато как они любили лесть! Люц тонко играл на слабостях этих своих знакомых и полагал, что эти слабости присущи всем разведчикам мира. Поэтому разговор с майором советской госбезопасности не представлялся коменданту особенно трудным.
…Когда Галясова ввели в кабинет, Люц переставлял флажки на настенной карте боевых действий. Флажки перемещались к нефтеносным районам Кубани, к Главному Кавказскому хребту.
Не оборачиваясь, как бы приглашая к соучастию в своей работе, Люц спросил:
— На что вы рассчитываете, Галясов?
— Кроме смерти, от вас ожидать нечего.
— Ну зачем так пессимистично? Для нас с вами война закончилась. Слава богу, живы остались. Теперь все от нас самих зависит. Нам выбирать: жизнь или смерть. Как говорится, все свое несем с собой. Так древний мудрец сказал? Или вы верите в переселение душ, и поэтому вам смерть не страшна? Вот послушайте, что писал Ницше по этому поводу. — Люц потянулся к полке с книгами.
— Бросьте комедию, комендант. Я все сказал.
Люц примирительно рассмеялся:
— Сдаюсь, сдаюсь. По части допросов вы, конечно, сильнее меня. Я даже не знаю, с чего его начинать. А то, чему меня учили наши специалисты, — это же рассчитано на допрос пешек. А вы фигура! Почти король. До сих пор не пойму, как это болваны из полиции вас взяли…
Галясов, слушая излияния коменданта, все больше раздражался.
— Что от меня надо? А то будто награждать собираетесь…
— А что, это мысль! — воскликнул Люц. — Все, что нужно знать о партизанах, мы и так знаем. Ваших тут — целый подвал. Но объявим, что именно вы нам все рассказали, что получили награду за это. Даже выпустим на свободу. Каково, а?
