Григорий Василенко - Найти и обезвредить
Нелегким был рейд по захваченной врагом родной земле. Позади осталось больше сотни километров, когда на восьмой день пути под хутором Беликовом пришлось партизанским разведчикам принять трудный бой.
Дрались один против четверых. Полицаи и гестаповцы, окружив партизан, уже считали их обреченными, но те прорвали смертоносное кольцо, укрылись в плавнях. Лишь один не смог уйти. Отыскала проклятая пуля, сразила партизана наповал. Еще двое были ранены.
Дорого заплатил за это враг. Трупами стали двадцать полицейских, несколько гитлеровских солдат и офицеров.
Это была не последняя стычка с противником. И после каждой партизан становилось все меньше. Почти у самой цели наткнулись на засаду. Здесь погибли двое. Один из патриотов подорвал гранатой себя и окруживших его фашистов. Ценой жизни он дал возможность обессилевшим от ран, опухшим от голода товарищам продолжить путь вперед…
Поначалу их было двенадцать. До места дошли лишь пятеро: секретарь Щербиновского райкома ВКП(б) Елизавета Михайловна Вишнякова, редактор районной газеты Евтихий Андреевич Наконечный, его шестнадцатилетний сын Владимир, еще один боец и командир группы Анатолий Афанасьевич Герман, начальник Щербиновского отдела НКВД.
«Сколотили вокруг себя надежных людей, занялись порученным нам делом».
Вот так — очень коротко, по-военному — охарактеризовал деятельность группы Германа ее участник в письме, направленном руководителю партизанского куста. Оно хранится теперь в краевом партийном архиве.
А дело им было поручено опасное и нелегкое. Об этом позволяет судить такой документ, как задание штаба партизанского движения, разработанное осенью 1942 года. Перед группами, подобными той, которую вел Анатолий Герман, ставились серьезные задачи. Разведчики обязаны были выведать все: размещение и численность гарнизонов противника и карательных отрядов, интенсивность передвижения воинских частей, расположение аэродромов, складов оружия и боеприпасов и многое другое. Партизанам предписывалось действовать совместно с оставленным на местах подпольем…
— Слух идет, будто в станице Германа видели?
— Это правда. Сам повстречался с ним.
— Ну, что он рассказывал?
— Говорил, к весне погонят фрицев отсюда. Непременно погонят. А сам-то не очень здоров на вид. Похоже, ранен, — шептались станичники.
Прежний начальник НКВД здесь, под самым носом у немца? Ясно, что пришел он не к теще на блины. Значит, действуют наши, значит, не сломила их немецкая сила. Веселели глаза у женщин, крылатую надежду оставляли в хатах такие разговоры.
Случалось, конечно, что иные, увидев Германа, старались прошмыгнуть стороной. Но большинство радовалось встрече. Часто спрашивали напрямик:
— Не страшно ли тебе, Анатолий Афанасьевич? А вдруг схватят?
— Нет, не страшно. Я среди своих. Пусть те дрожат, кто нашу землю грабить пришел.
Такой ответ приходился по душе. Люди жадно расспрашивали, как дела на фронте, охотно рассказывали обо всем, что интересовало Германа. Понимали — не зря допытывался он, какими силами располагают в округе фашисты.
С помощью жителей партизаны установили наблюдение за самыми важными объектами, дорогами. Подпольщики пробирались не только в соседние станицы, но даже в Ейск. Герман располагал довольно обширной информацией.
Часто вести, которые сообщали ему, оказывались горькими. Едва появившись в Старощербиновской, узнал Герман, что в первые же недели оккупанты расстреляли в лесозащитной полосе за станицей около двухсот человек. Не проходило ни единого дня без новых расправ над советскими людьми. Враг истреблял не первых попавшихся, а именно тех, кто являлся надежной опорой Советской власти.
— Прямо как по плану действуют, гады, — хмурился Герман, узнавая имена погибших, — самых верных наших людей убивают.
Партизанский разведчик не ошибался. Гитлеровцы заранее планировали убийства. Согласно гестаповской классификации все местное население было разделено на три категории. Третья категория: коммунисты, комсомольцы, советские активисты, даже пионеры — подлежала беспощадному истреблению. По Щербиновскому району в список обреченных было занесено около двух тысяч человек. Герман, его помощники не знали о существовании черных списков. И все же сумели помешать тотальному истреблению «третьей категории». В самые черные дни оккупации они вызвали огонь на себя.
Появление в станице листовок явилось первой неприятной неожиданностью для оккупантов. Тогда, в пору военных успехов, солдаты фюрера еще верили, что выполняют священную, особую миссию арийцев. Убийцам детей, женщин и стариков очень нравилось, когда их величали освободителями. И вдруг кто-то осмелился сказать совсем другое. На листовках, написанных от руки разными почерками, было четко выведено:
«Смерть немецко-фашистским захватчикам!»
Разгневался фашистский комендант. Швырнул в лицо начальнику полиции Плоскому крамольные листки:
— Кто это писал? Кто расклеивал? Немедленно схватить!
Прошел день. Минул второй. Приказ коменданта остался невыполненным.
А листовки в еще большем количестве вновь забелели на стенах домов, на заборах, стволах тополей. Они грозно предупреждали:
«Смерть немецко-фашистским захватчикам!»
И призывали саботировать отправку в неметчину кубанского хлеба и прочего добра.
Вскоре в районную комендатуру сообщили о нападении на два обоза. Солдаты, охранявшие их, были перебиты, лошади угнаны. Часть снаряжения исчезла. Остальное приведено в негодность. Повозки перевернуты и подожжены.
Тревога охватила военного коменданта. Вызванные на помощь гестаповцы пришли к выводу, что в районе действует хорошо организованное подполье.
— Найдите руководителя большевиков, обезглавьте организацию — это самый верный способ прекратить диверсии, — посоветовал, уезжая, офицер СС коменданту.
Однако шло время, но ни фашистам, ни Плоскому с его подчиненными не удалось ухватить хотя бы слабую ниточку, ведущую к подпольщикам. Тайна оставалась нераскрытой. И едва ли сумел бы враг выведать ее, не предложи свои услуги одна продажная душа.
— Если мы ничем не напомнили о себе этой коричневой сволочи, не пристукнули хоть одного немца — значит, прожили день напрасно.
В этих словах, сказанных однажды Германом своему другу, весь он. Стремление нанести врагу как можно больший ущерб и привело Анатолия Афанасьевича в дом человека, который выдал его.
Бухгалтер Павел Шумский остался в станице как партизанский связной. Ему назвали несколько мест встреч. Задания он должен был получать от Германа или же от его посланца. Все это очень скоро узнали гестаповцы от самого Шумского.
— Между прочим, Герман давал указание войти к вам в доверие, — закончил свои показания изменник.
Доверие было оказано, как только Шумский дал подписку, что согласен сотрудничать с гестапо. Он получил должность помощника районного атамана. Вместо напутствия его спросили:
— Нужно ли объяснять господину Шумскому, что он должен делать, если объявится Герман или кто-нибудь еще из партизан?
— Не сомневайтесь. В тот же миг дам знать, — заверил тот. А сам подумал: «Откуда им взяться, партизанам!» Как ни кидал он мысленно на счетах черные и желтые костяшки, все выходило — не вернуться Советам.
Но когда в одну из ноябрьских ночей постучал к Шумскому Герман, бухгалтер опешил. Холодом проползло по каждой жилке сомнение: вдруг прогадал? Опомнился лишь, когда остался один. Так и не дошло до сознания, почудилось или же на самом деле сказал Герман: «Зайду еще». Прыгали перед глазами костяшки, отстукивали одно и то же: что делать? Что? В конце концов решил: «Подожду». Во второй, потом в третий раз пришел к нему начальник НКВД, а помощник атамана не извещал об этом своих хозяев.
Ночью 12 ноября Герман пришел в четвертый раз. Попросил припасти продуктов. Объяснил:
— В дорогу собираюсь. Нужно в Ейске побывать… Рассчитаться с одной продажной шкурой.
Последние слова показались Шумскому намеком. С натугой выдавил:
— Провизию добуду. Когда вас ждать?
— Завтра, — ответил Герман и попрощался.
Час спустя Шумский побывал у Плоского и военного коменданта. Он рассказал почти все. Умолчал лишь, что встречался с начальником КНВД не единожды…
Герман выжидал двое суток. Чутье подсказывало: что-то с Шумским неладно. Разум предостерегал от излишней подозрительности. А времени на спокойную проверку не было. И хотя товарищи, в том числе Вишнякова и Наконечный, отговаривали, Анатолий Афанасьевич на третью ночь решил пойти к Шумскому.
— Там, на месте, виднее будет. Если он свой, то не использовать преимущества его положения будет преступлением перед Родиной. А чужой — тем более нужно убрать.
