Адольф Эрман - Жизнь в Древнем Египте
«Твое письмо дошло до меня, – пишет автор Нехтсотепу, – как раз в то время, когда я садился на принадлежащего мне коня, и я обрадовался ему». Но эта его радость была недолгой, потому что, внимательнее присмотревшись к письму, он говорит: «Я обнаружил, что оно не достойно ни похвалы, ни порицания. Во фразах одно смешано с другим, все твои слова неверны, они не выражают того, что ты хочешь ими сказать. Это письмо нагружено большим числом пауз и длинных слов. Ты приходишь ко мне, увязший в путанице и нагруженный ошибками».
Похоже, что после этого автор намерен создать контраст между этим неприглядным письмом и своим ответом.
Он желает показать, как должен был бы писать Нехтсотеп, и с этой целью повторяет ему часть его письма в более изящной форме. Конечно, из многих присланных Нехтсотепом свитков его соперник умело отобрал самые подходящие, чтобы еще и всячески язвить своего оппонента ядовитыми насмешками. Тот хвалился своими военными подвигами и с гордостью описал свои походы по Сирии. В пересказе автора они тоже упомянуты, но, как правило, с большой долей иронии.
Перед тем как автор переходит к теме, которой посвящена основная часть его книги, он считает нужным защитить себя от двух нападок личного характера, которые его друг посмел направить против него. Нехтсотеп упрекнул автора в том, что тот – плохой чиновник «со сломанной рукой и бессильный». Ответ на это звучит так: «Я знаю много людей, которые бессильны и у которых сломана рука, людей жалких и бесхребетных. И все же они богаты домами, едой и продовольствием. Меня же никто не может упрекнуть в этом». Затем автор приводит в пример ленивых чиновников, которые, несмотря на лень, сделали себя карьеру и, похоже, являются хорошими друзьями его противника; в доказательство он полностью называет их имена. Отбить второе нападение было легче: Нехтсотеп упрекнул автора, что тот не является ни писцом, ни военачальником, поскольку его имени нет в соответствующем списке. «Пусть тебе всего лишь покажут эти книги, и ты найдешь мое имя: я числюсь при большой конюшне царя Рамсеса II. Спроси у начальника этой конюшни: есть ли записи о доходах, поступающих на мое имя. Я действительно зарегистрирован, я действительно писец».
После этого автор начинает обещанный пересказ повествования о делах Нехтсотепа, «этого превосходнейшего писца с понимающим сердцем, светильника во тьме для воинов, которых он просвещает». Он напоминает Нехтсотепу, как хорошо тот перевез огромные монументы для царя и вырубил из камня обелиск 120 локтей в длину в сиенской каменоломне и как потом он во главе 4 тысяч солдат совершил поход в каменоломни Хаммамата, чтобы «уничтожить того мятежника». Теперь же он идет по Сирии, как махар, то есть герой, и марина, то есть знатный человек, с удовольствием именуя себя этими чужеземными титулами. И тут автор переходит к той теме, которая дает ему больше всего возможностей для колкостей.
Он мысленно проходит вместе со своим противником все этапы его похода. «Я писец и махар – повторяешь ты много раз. Ну что ж, ты говоришь правду. Продолжим. Ты заботишься о своем отряде, твои кони быстры, как шакалы, когда их пускают вскачь, они подобны ветру во время бури. Ты сжимаешь поводья, ты берешь свой лук – теперь мы увидим, что может сделать твоя рука. Я опишу тебе, что выпадает на долю махара, я расскажу тебе, что он делает.
Разве ты не пришел в страну хеттов и не увидел страну Эупа? Разве ты не знаешь форму Хадумы и форму Игадая тоже? Каковы его очертания? С какой стороны от Дар царя Сесецу стоит город Харбу? И как устроен его брод?
Разве ты не ходил походом в Кадеш и Тубахе? Разве ты не прибыл к бедуинам с наемниками и воинами? Разве ты не прошел путь до Магара, где небо темное даже днем, потому что эта страна поросла дубами и акациями (?), достающими до неба, где львов больше, чем шакалов и гиен, и где бедуины окружают дорогу.
Разве ты не поднимался на гору Шауа?.. Когда ты возвращаешься к себе ночью, все члены твоего тела покрыты синяками и твои кости утомлены, и ты засыпаешь. Когда ты просыпаешься, стоит мрачная ночь, и ты совершенно один. Разве не пришел вор, чтобы ограбить тебя?
…Этот вор среди ночи украл твою одежду и сбежал. Конюх проснулся ночью, увидел, что произошло, и забрал себе остальное. Потом он ушел к каким-то плохим людям, присоединился к бедуинским племенам и сделался азиатом…
Я расскажу тебе еще об одном таинственном городе, который называется Кепуна. Как идут там дела? О богине Кепуны – в другой раз. Разве ты не встретился с ней?
Я зову: поезжай в Баруте (Бейрут), в Ди(ду)ну (Сидон) и Дарпуте (Сарепту). Где находится брод Натана? Как идут дела в Эуту? Они находятся выше другого приморского города – это город Дар (Тир) на побережье, носящем его имя. В этот город воду привозят на кораблях, рыбы в нем больше, чем песка… Куда ведет дорога из Аксапу – в какой город?
Я зову: пойдем к горе Усер. Как выглядит ее вершина? Где находится брод? Покажи мне, как можно пройти из Хамате (Хамат) в Дегар и Дегар-эар, в то место, куда отправляется махар?
Как он идет к Худару? Где находится брод? Покажи мне, как можно пройти в Хамате (Хамат), Дегар и Дегар-эар – в то место, куда отправляется махар?»
Дальше продолжается в том же духе томительный ряд бессодержательных риторических вопросов, путаница и мешанина из варварских имен, в которую то тут, то там вставлены небольшие описания страданий путника, и, хотя в этих описаниях не заметно большого ума, они кажутся читателю оазисами в окружающей их пустыне. Так, после обычного вопроса о том, где может быть брод через Иордан, где находится Мегиддо и может ли быть еще где-нибудь такой же храбрый махар, письмо вдруг продолжается так: «Остерегайся ущелья с пропастями в две тысячи локтей глубины, которые полны скал и валунов. Ты делаешь обход. Ты сжимаешь свой лук… и показываешься перед добрыми князьями (то есть союзниками Египта); от этого их взгляды устало замирают на твоей ладони. «Эбата Кама еар махар нам у», – говорят они; так ты заслуживаешь имя махара и одного из лучших военачальников Египта. Твое имя становится таким же знаменитым среди них, как имя Кадардея, князя Эсары, когда гиены нашли его в зарослях кустарника, в узком ущелье, которое простреливали из луков бедуины. Они прятались под кустами, многие из них были ростом в 4 локтя от носа до пяток, их глаза смотрели дико, их сердца были недружелюбны, и они не стали бы слушать никакие льстивые слова.
Ты один, возле тебя нет ни одного разведчика, за тобой не идет войско, и ты не можешь найти никого, кто показал бы тебе верный путь. Тогда тебя охватывает страх, твои волосы стоят дыбом, твое сердце у тебя во рту. Дорога полна скал и валунов, ты не можешь идти по ней из-за растений эшбуруру и када, из-за растений наха и жимолости. По одну ее сторону находится пропасть, по другую – склон горы; так ты поднимаешься на гору».
Конец этого трудного путешествия таков: лошади пугаются и разрывают свои постромки, несчастный махар должен идти пешком под жарким солнцем, страдая от жажды и от страха перед врагами, которые могут устроить засаду. На этом пути его все время преследуют несчастья. «Когда ты входишь в Иоппию, – насмешливо рассказывает автор, – ты находишь там сад, зеленый как весна. Ты входишь туда, чтобы получить еду, и обнаруживаешь там прелестную девушку, которая присматривает за винами. Она становится твоей спутницей, она околдовывает тебя своей красотой». Разумеется, какой-то вор, воспользовавшись этим романтическим часом любви, выпрягает лошадей из колесницы махара и крадет его оружие.
Как мы видим, в основной части книги автор в своих нападках всего лишь безобидно поддразнивает Нехтсотепа, и в доказательство того, что на самом деле вовсе не хотел нанести обиду, автор великодушно завершает свое послание словами: «Гляди: это дружеская манера, и ты не можешь сказать, что я заставил твое имя дурно пахнуть для других людей. Смотри: я только описал тебе, что выпадает на долю махара; я пересек Сирию для тебя, я описал тебе страны и города с их обычаями. Будь милостив к нам и смотри на нас мирно».
На этом книга завершается. Даже самый добрый критик вряд ли станет утверждать, что в ней много ума, и еще меньше он будет склонен хвалить ее за ясность описаний и изящество слога. Однако в Египте она пользовалась большой известностью и широко использовалась в школах[343], а поскольку она не имела ни моральной, ни учебной цели, причиной такого широкого распространения должен быть ее стиль. То, что для нас выглядит таким прозаическим, образованному и занимавшемуся литературным творчеством египтянину эпохи Нового царства казалось очаровательным и достойным подражания, – «окунутым в мед», как выразительно сказал наш автор.
