Три путешествия к Берингову проливу - Лев Борисович Хват
Радист выбирается из палатки и, стараясь не сбиться с тропы, заносимой снегом, бредет к начальнику. На мгновение он теряет след и ныряет в сугроб у чьей-то палатки. Слышны женские голоса:
— Не мерзнете?
— За маленькую боюсь, на душе тревожно.
Наконец, он находит палатку Шмидта и протискивается внутрь.
— Отто Юльевич, материк не отвечает.
— Пробуйте еще и еще!
Кренкель возвращается. Снова и снова нажимает ключ передатчика. Торопливо несутся в эфир позывные сигналы Уэллена и Северного. Но никто не откликается. Проходят часы… Кренкель и Сима Иванов, второй радист, поочередно сменяются у ключа. Их неодолимо клонит ко сну; нужно большое усилие, чтобы бороться с охватывающим внезапно оцепенением. Однотонный стук навевает тоску. Кренкель вытягивается перед камельком, ежится и вздрагивает под малицей.
Та-та-та-та-та-та, — отстукивает Иванов. И снова вслушивается…
— Уэллен отвечает! Уэллен отвечает!..
Кренкель вскакивает.
— Давно? Долго я спал? Почему не разбудил?
— Да ты почти и не спал, может, минуту-полторы. Уэллен ответил только что, сию…
Кренкель, не дослушав, бежит через торосы и сугробы к палатке Шмидта. По сияющему лицу радиста полярники угадывают: «Есть какая-то добрая весточка!..»
Начальник экспедиции и Кренкель на четвереньках вползают в «радиорубку». Кренкель передает Шмидту журнал.
— Может Уэллен подождать? — спрашивает Шмидт. — У меня большая радиограмма.
Кто-то подносит фонарь. Начальник экспедиции пишет первое донесение со льдины: «Москва, Совнарком СССР. Копия — Главсевморпуть…»
Кренкель отстукивает позывные «Челюскина». Теперь все береговые станции настроились на его волну… В эфир уходит радиограмма. Она помечена номером первым, от четырнадцатого февраля:
«13 февраля, в 15 часов 30 минут, в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от мыса Уэллен «Челюскин» затонул, раздавленный сжатием, льдов. Уже последняя ночь была тревожной…»
Эту радиограмму, спустя несколько часов, мы с тревогой читали в Москве, на третьем этаже старого здания по улице Горького, где помещалась тогда редакция «Правды».
IV
Понеслись ночи и дни, заполненные короткими известиями с ледяного поля. Повседневные события, раньше занимавшие мое внимание, отошли на второй план, уступив место одной теме: челюскинцы!
Жизнь и борьба ста советских людей, оказавшихся на льдине в Чукотском море, глубоко волновала соотечественников. В редакции то и дело раздавались телефонные звонки: «Что там, на льдине?.. Какие последние новости?» Хотя первая же радиограмма успокаивала, что экипаж обеспечен и теплой одеждой и пищей, многие спрашивали: «Можно ли сбросить с помощью парашютов посылки на льдину? Достаточно ли у них теплых вещей?..» Люди различных возрастов и профессий бескорыстно предлагали свои услуги в качестве участников спасательных экспедиций.
Не было недостатка и в фантастических проектах. Из Одессы, Иркутска, Петрозаводска, Еревана, Чебоксар приходили письма и телеграммы с советами и рекомендациями. Предлагались всевозможные средства спасания — от аэросаней и воздушных шаров до тракторов с гигантскими санями на прицепе… Пылкий фантазер из Саратова настойчиво рекомендовал испытать конструкцию его аппарата, названного им «аэроспасом». С полной серьезностью он предлагал: с борта самолета, виражирующего над лагерем, спустить на длинных металлических тросах «нечто вроде люльки», которой пользуются штукатуры или маляры при окраске фасада высоких зданий. «Когда люлька достигнет льда, — объяснял автор, — в нее быстро садятся два человека, и экипаж самолета, накручивая трос на барабан, поднимает их в кабину…» Многие проекты, предлагаемые от чистого сердца, были сродни «аэроспасу», то есть совершенно не обоснованы технически.
Трогательные, наивные и ласковые письма присылали дети. Девочки-школьницы принесли в редакцию послание, подписанное всем классом и адресованное жителям ледового лагеря: «Мы, ученицы четырнадцатой средней школы, посылаем Вам, дорогие челюскинцы, горячий привет и желаем скорее вернуться к своим родным и семьям… Мы всегда говорим про Вас. Кланяемся Аллочке и Карине…»
На улицах, в вагонах трамвая, магазинах, фойе театров завязывались дискуссии. Припоминали случаи кораблекрушений, спорили об особенностях арктической погоды и льдов. Покупая газету, люди прежде всего искали сообщения из лагеря; эти радиограммы помещались на первой странице.
Ранним февральским утром, по пути из редакции домой, я увидел толпу возле памятника Пушкину на Тверском бульваре. Десятка два людей жались к витрине со свежей газетой.
— Не видно, читайте вслух! — требовали задние ряды.
«Челюскинцы продолжают жить на льду, — слышался голос добровольного чтеца. — Женщины, дети и пятеро мужчин перешли в построенный на льду теплый деревянный барак… Вышел первый номер стенной газеты «Не сдадимся!»
— Здорово, газету выпустили! «Не сдадимся!» Хорошо сказано! Молодчаги!..
«Не сдадимся!» — стало девизом челюскинцев, выражением их мужества, стойкости и организованности.
Правительственная комиссия помощи челюскинцам сообщала о мерах для спасения полярников. Члены комиссии консультировались с крупными учеными, летчиками, полярниками, моряками, воздухоплавателями, путешественниками. В распоряжение правительственной комиссии были переданы разнообразные технические средства. Тысячи советских людей изъявляли готовность отдать себя делу помощи полярникам. Обстановка в комиссии напоминала фронтовой штаб, а челюскинцы представлялись боевым гарнизоном крепости, блокированной врагом.
Вся страна читала радиограмму, переданную из Москвы в ледовый лагерь:
«Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном исходе вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы.
Сталин. Молотов. Ворошилов. Куйбышев. Орджоникидзе. Каганович».
Карта Арктики, висевшая в отделе информации «Правды», отражала дислокацию спасательных экспедиций. Кроме треугольников на местах чукотских стойбищ и кружочков, отмечавших полярные станции, на карте появились изображения самолетов, кораблей, дирижаблей, аэросаней и собачьих упряжек. У нас возникали опасения, что на этом большом листе скоро не останется «живого места». На Уэллене и мысе Северном действовали местные комиссии помощи челюскинцам. Шестьдесят упряжек самых выносливых эскимосских собак, управляемых опытными каюрами, двинулись к мысу Онман, ближайшему от лагеря селению на побережье.
О снаряжении собачьих упряжек я узнал в Главном управлении Северного морского пути, на улице Разина. Человеку, не бывавшему в Арктике, никогда не видавшему торосов, ропаков и предательских трещин в ледяных полях, легко было вообразить, что каюры (это слово звучало восхитительной новизной!), как ямщики на добрых конях, лихо промчатся полторы сотни километров по льду Чукотского моря, усадят людей на нарты и с песнями покатят в обратный путь… Подогреваемый оптимистическими надеждами, я позвонил в редакцию:
— На Чукотке мобилизованы собаки. Десятки упряжек на старте, часть в пути… Везу материал…
— Пятнадцать строк, — холодно сказал мой товарищ, дежуривший в отделе информации; года полтора назад он выезжал на станцию Буй
