Анатолий Безуглов - Встать! Суд идет
— Есть еще показания другого свидетеля, — спокойно заметил судья. — Кошелева Вадима Лазаревича. Он правда, отсутствует на сегодняшнем заседании, поскольку находится в командировке.
— Прошу огласить его показания, данные на предварительном следствии, — вновь обратился прокурор к суду.
Адвокат не возражал.
— Так как свидетель Кошелев сейчас отсутствует, — начал говорить судья, но в это время женщина с хозяйственной сумкой, наделавшая столько переполоха во время заседания, как школьница, подняла руку, а потом встала и заявила:
— Товарищ прокурор, товарищи судьи, а мой брат как раз сегодня приехал.
В зале опять засмеялись.
— Простите, но при чем тут ваш брат? — спросил судья.
— Речь идет о свидетеле Кошелеве, — вмешался народный заседатель Шевелев.
— А я о ком говорю? Вадим Кошелев и есть мой брат. Он сегодня рано утром приехал.
Суд, посовещавшись на месте, решил прервать судебное заседание и вызвать свидетеля Кошелева.
Через час судебное заседание возобновилось. В зале переговаривались, но, когда вошли и сели на свои места судья и заседатели, все стихли.
— Свидетель Кошелев, — сказал Николай Максимович, вы должны говорить суду только правду…
— Постараюсь, — сказал, расписываясь, Кошелев. — Врать не в моих привычках.
— Расскажите, что произошло в автобусе. Постарайтесь вспомнить все. Это очень важно.
— Я прекрасно понимаю, что должен был явиться на сегодняшнее судебное заседание, но меня срочно послали в командировку, где планировалось пробыть дней двадцать пять. Я — слесарь-наладчик. Но управились мы не за месяц, а за две недели, и я сразу же…
Адвокат Вильнянский перебил его:
— Товарищ судья, я считаю, что свидетель должен говорить по существу дела.
— Расскажите о самом происшествии, — сказал судья.
— Хорошо. Это было двадцать седьмого августа, — начал свой рассказ Кошелев. — Да, двадцать седьмого. В тот день после работы у нас было профсоюзное собрание. Длилось оно очень долго, было много вопросов, споров. А потом еще концерт. Одним словом, освободился я поздно вечером, было около двенадцати ночи. Когда подошел автобус, я услышал крик, а потом увидел, как вот этот мужчина, — Кошелев показал на подсудимого, — избивает кондуктора. Я хотел остановить хулигана, он толкнул меня.
— Это неправда! — бросил с места Грошин.
— Что неправда? — удивленно спросил Кошелев.
— Да как же вам не стыдно, уважаемый товарищ, — продолжал Грошин. — Зачем вы возводите поклеп на честного человека? Ведь все было не так, как вы говорите. Ну скажите, зачем вам потребовалось привлекать к суду ни в чем не повинного человека?..
— Свидетель Грошин, будете говорить, когда вас спросят, — строго оборвал судья.
— А я уже все сказал.
Кошелев помолчал несколько минут, удивленно глядя то на Козлова, то на Грошина, то на притихший зал.
— Тут явно какое-то недоразумение, — наконец сказал он. — Конечно же, здесь недоразумение… А может, я что-нибудь не так?..
В зале тишина. Всем понятно: кто-то из свидетелей врет. Но кто? От этого зависит очень многое, и в первую очередь — приговор суда, который, в соответствии с законом, основывается на тех доказательствах, которые были рассмотрены в судебном заседании.
— Видимо, вы, товарищ Грошин, — говорит Кошелев, — не все видели или забыли, как все произошло.
— Прекрасно видел и помню. Да и Харчева может подтвердить мои слова. Правду я говорю, Люба?
Девушка, не поднимая глаз, утвердительно кивнула головой.
— Свидетель Грошин, встаньте, — сказал судья. — Вы слышали показания Кошелева?
— Да. И утверждаю, что это неправда.
Кошелев, несколько растерянный, стоит молча.
— Хорош гусь! — зло бросила из первого ряда женщина в косынке, по-монашески надвинутой на лоб.
— Я настаиваю на своих показаниях, — вновь заговорил Кошелев. — И, если можно, прошу допросить при мне кондуктора Харчеву… Понимаете, Грошин, в лучшем случае, что-то путает, а в худшем… Я даже не знаю, что сказать.
Кошелев пристально посмотрел на Харчеву. Она, видимо почувствовав его взгляд, старалась не поднимать глаз, чтобы не встретиться с его взглядом. Затем плечи Харчевой начали подергиваться: она заплакала.
— Довели человека до слез! — не унимался Грошин.
Харчева подняла голову и посмотрела на всех заплаканными глазами.
— Это не он довел меня до слез, — глотая слезы, сказала она, кивая на Кошелева. — А ты, Владимир, ты…
Грошин предостерегающе поднял палец к губам: дескать, молчи.
— Нет, я молчать не буду, достаточно с меня вранья и позора… Все из-за тебя…
Судьи с вниманием слушали ее, репортер что-то быстро записывал в блокнот.
— Я сказала неправду, — продолжала Харчева, вытирая платком глаза. — Но я не могу больше. Я должна, я обязана рассказать все, как было, потому что из-за меня честного человека Кошелева стали подозревать. А ведь то, что рассказал вам Кошелев, — чистая правда. Козлов действительно отказался платить за проезд, ругался, а когда я сказала, что остановлю автобус, он начал бить меня ногой и кулаками…
— А почему же здесь, на суде, вы, Харчева, старались защитить Козлова? — спросила народная заседательница Ромова. — Почему пытались выгородить его?
— Я не собиралась защищать Козлова. Я сама прекрасно понимаю, что он хулиган.
Грошин опять предостерегающе поднес палец к губам.
— Нет, не буду я молчать. Понимаете, как произошло? Позавчера, часов в девять вечера, ко мне пришли Грошин и мать Козлова — Евдокия Семеновна. Вон она сидит в первом ряду. — Харчева указала на женщину в косынке и вдруг замолчала.
— Продолжайте, продолжайте, мы слушаем, — сказал судья.
— Так вот, пришли они ко мне. Мать Козлова в слезах. С Грошиным она, видимо, еще раньше переговорила. Вот Владимир, то есть Грошин, и стал выступать: понимаешь, говорит, конечно, Козлов перед тобой очень виноват, и уж как только освободят его, он придет и прямо на коленях будет извиняться. Ну, а сейчас мы должны ему помочь, выручить парня из беды. Сама, мол, знаешь, сейчас за хулиганство строго. Посадят. А он у матери единственный сын, а старуха — человек больной, сердце у нее плохое и еще двадцать четыре удовольствия. Мать Козлова, Евдокия Семеновна, в это время прямо слезами исходила. Посмотрела я на нее и жалко стало. А Грошин еще больше меня разжалобил, невеста, говорит у него есть, хорошая девушка. Они в следующее воскресенье хотели в ЗАГС идти, да видишь, как оно нескладно получилось. Мать Козлова мне уже чуть руки не целует. Я подумала да и говорю: ладно, я скажу на суде, что он это нечаянно сделал. Но ведь есть еще один свидетель. Он тоже уже согласился простить? Оказалось, что мать Козлова с Грошиным уже ходили к нему домой, и им сказали, что он в командировке и приедет не скоро. Вот и все, товарищи судьи. Мне стыдно, стыдно смотреть в глаза и Кошелеву, и вам, и всем.
Харчева вновь расплакалась.
Когда судебное следствие закончилось, судья предоставил слово прокурору для произнесения обвинительной речи. Прокурор начал с оценки общественной опасности, которую представляет собой хулиганство, а затем перешел к анализу доказательств. Виновность подсудимого теперь не вызывала у большинства присутствующих в зале никаких сомнений. Да, сидящий на скамье подсудимых Козлов — злостный хулиган, который должен быть лишен свободы. Ну а как быть со свидетелями, теми, кто, презрев свой гражданский долг и обязанность перед законом, лгали суду, пытались выгородить преступника?
Отвечая на этот, поставленный в обвинительной речи, вопрос, прокурор попросил суд возбудить в отношении их уголовное дело.
После этих слов присутствующие в зале суда, словно по команде, повернулись в сторону Грошина и Харчевой. Лица их были растерянными: такого исхода они никак не ожидали.
У Козлова оставалась последняя надежда — адвокат. Он посмотрел на него умоляющими глазами. Виктор Васильевич Вильнянский был квалифицированным, опытным защитником. И говорил прекрасно. Но несмотря на все его старания, облегчить участь подсудимого было трудно. Адвокат просил суд о снисхождении.
А когда суд предоставил Козлову последнее слово, он только и сказал:
— Прошу не лишать меня свободы.
Суд удалился на совещание для вынесения приговора.
Часа через полтора суд огласил приговор:
— «Руководствуясь статьями 301 и 303 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, — громко и внятно читал судья, — суд приговорил Козлова Петра Григорьевича по статье 206 части второй Уголовного кодекса РСФСР к трем годам лишения свободы…»
Когда судья кончил чтение приговора, зал сразу оживился, кто-то спорил, что-то доказывал. Репортер захлопнул свой блокнот. Грошин застегнул молнию на своей спортивной куртке, махнул рукой и направился к выходу. Но судьи продолжали стоять. И когда Грошин был уже в дверях, он услышал, как в зале наступила тишина и судья стал читать новый документ. Он решил уйти, не слушать, здесь его больше ничего не интересовало, но вдруг громко произнесенная его фамилия заставила остановиться и выслушать последние слова судьи:
