Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3
Щеголев. — Он был с вами в переписке?
Комиссаров. — Да.
Щеголев. — Вы его посылали на счет вашего отделения или на средства департамента полиции?
Комиссаров. — На счет департамента полиции.
Щеголев. — Донесения он вам писал?
Комиссаров. — Донесений он никаких не писал. Между прочим, его жена была в хороших отношениях с женой Петрова и рассказывала, будто он имеет сношения со мной.
Председатель. — Что вы знаете о другом деле, происшедшем в бытность вашу в петроградском охранном отделении, — о деле Никитенко. Это дело приготовления к цареубийству, — провокационное дело.
Комиссаров. — Там даже никого из помощников не было. Это дело было всецело в руках Герасимова.
Председатель. — Который проводил его вместе с заведующим охраной в Царском Селе, Спиридовичем?
Комиссаров. — Фамилию Никитенко я помню. Там был, кажется, арестован один конвоец.
Председатель. — Он не был арестован, но был участником этого дела. Этот Ратимов, через которого они провоцировали.
Комиссаров. — Я помню, это дело вел Герасимов. Он страшно конспирировал. Вечно он имел сношения с начальником железнодорожного полка или батальона. Потом возился со Спиридовичем, с Дедюлиным. Помню, посылали какие-то письма или телеграммы. Это я знаю из рассказов.
Председатель. — Т.-е. Герасимов вместе со Спиридовичем посылал телеграммы?
Комиссаров. — Кому не помню, но помню, что письмо или телеграмму посылал.
Председатель. — Лейтенанту флота Никитенко, который был тогда письмоводителем присяжного поверенного Феодосьева?
Комиссаров. — Я помню, что какое-то письмо писалось от имени этого конвойца. Помню, я этого конвойца видел один раз в охранном отделении.
Председатель. — Его принимал Герасимов?
Комиссаров. — Безусловно. Должен сказать, что такие дела, как это, становятся известны в отделении уже post factum, потому что в то время, когда дело велось, об этом безусловно никто не знал в отделении. В этом смею вас уверить. Обыкновенно посылались филеры для наблюдения за кем-нибудь. Но почему, зачем посылались, этого безусловно никто не знал.
Председатель. — Постарайтесь припомнить еще какое-нибудь обстоятельство, касающееся дела Герасимова, Спиридовича, Ратимова и Никитенко.
Комиссаров. — Мне вспоминаются как будто два или три человека из батальона. После этого солдат-конвоец приходил к нам. Мы не видали тогда, когда он пришел; доложили Герасимову, — он в это время был в кабинете; он сейчас же бросил все и ушел. После мы узнали, что солдат, который приходил, был конвоец. Мы думали, что это от Дедюлина письмо, так как Герасимов был с ним в сношениях. А после я видел этого конвойца уже в лицо. В третий раз он был в нашем отделе, когда уезжал на родину: его или уволили срочно или просто он кончил срок, — не знаю.
Председатель. — А во второй раз он был до того, как дело раскрылось?
Комиссаров. — Во второй раз я видел его, — он был в форме конвойца. Он прошел к Герасимову и с ним разговаривал. А в первый раз мы его не видали, так как Герасимов сошел вниз, а мы были во втором этаже. Но мы заинтересовались, кто это был, потому что он ушел конспиративно. Говорили, что был кто-то в форме конвойца.
Председатель. — А вам известно, что Герасимов ездил в Царское Село для свидания со Спиридовичем?
Комиссаров. — Он безусловно ездил по этому делу, но с кем было свидание в Царском Селе, — с Дедюлиным или со Спиридовичем — этого я не могу сказать.
Председатель. — А вы знаете, что до сношения с Ратимовым было установлено наблюдение за Никитенко и что это наблюдение ни к чему не привело?
Комиссаров. — Нет. Должен сказать, что у нас наружное наблюдение подчиняется тому, кто ведет агентуру, а я, как заведующий канцелярией, с наружным наблюдением ничего общего не имел. Я помню, кажется, одновременно с этим был какой-то певчий.
Председатель. — Наумов?
Комиссаров. — Фамилии его не помню.
Председатель. — Сын заведующего почтово-телеграфной конторой?
Комиссаров. — Не могу этого сказать, помню, что, одновременно с этим делом, Герасимов имел дело с певческой капеллой.
Председатель. — Вы уже говорили, что Шорникову во время ареста членов с-д. фракции государственной думы не только не арестовали, но помогли ей скрыться, дали ей денег и паспорт. Вам известны другие случаи из практики ваших сослуживцев, когда им приходилось покрывать людей, преступных с точки зрения закона? Не известны ли вам какие-нибудь особенно резкие случаи сокрытия более тяжких преступлений?
Комиссаров. — Я сейчас припомнить не могу.
Председатель. — Но это снабжение паспортами, укрывательство, это было обычным явлением и происходило согласно инструкции?
Комиссаров. — Понятно, давали укрываться.
Председатель. — Не было ли в практике саратовского жандармского управления особенно резкого случая — с убийством одного человека, когда убийцу не только не открыли, а, напротив, прикрыли, хотя он был известен?
Комиссаров. — Не будете ли вы добры напомнить мне?
Председатель. — Вам ничего не говорит кличка «Тит»?
Комиссаров. — Я сам писал в департамент, — сейчас хорошо не помню, но знаю, что я сам потребовал, чтобы его убрали вон. Я узнал, что этот Тит служит в Казани и что начальник казанского управления хотел иметь его у себя. Я тогда запротестовал и написал в департамент полиции, что считаю это совершенно недопустимым.
Председатель. — Почему?
Комиссаров. — Что же убийцу держать.
Председатель. — А к какому времени относилось совершенное убийство?
Комиссаров. — Я узнал об этом совершенно случайно. Когда я был в Казани, я рассматривал там дела и увидел, что, действительно, там был такой тип. Я запросил.
Председатель. — Вы заглянули в дело и убедились, что этот человек убил другого и что это дело замяли?
Комиссаров. — Да. Я написал об этом начальнику казанского управления, который отнесся к этому совершенно добродушно, спокойно. Я возмутился и написал в департамент полиции.
Председатель. — Этот убийца был до вас секретным сотрудником в Саратове?
Комиссаров. — Это было без меня, но знаю, что был такой случай.
Председатель. — Не помните ли вы, что мотивом убийства было то, что убитый, по предположению убийцы, мог его выдать?
Комиссаров. — Из дела это видно.
Щеголев. — Откуда вы узнали, будучи в Саратове, о том, что этот сотрудник был убийцей?
Комиссаров. — Из рассказов.
Щеголев. — Из чьих рассказов?
Комиссаров. — Кажется, полиции. В каждом управлении есть сотрудники, которые образуют нечто в роде справочного бюро. Таких в Саратове было два или три. И когда нужно было узнать, что было прежде, то зовешь этих справочников. Так, между прочим, помню, я и про этого Тита узнал. Когда я узнал, что этот Тит находится в Казани, я начал справляться, кто такой, и мне сказали, что он убил человека, — я написал в Казань Калинину, а через некоторое время, узнав, что Калинин выгнал его вон, я написал и Калинину и в департамент, что это недопустимая вещь. Вы из дела увидите это.
Щеголев. — Вы этого Тита никогда не видали?
Комиссаров. — Не видал.
Щеголев. — И не знаете, был ли он привлечен или нет?
Комиссаров. — Не знаю.
Председатель. — Вы помните, что к тому времени, когда вы служили в департаменте полиции, относится запрос по поводу погромных прокламаций, которые тогда печатались?
Комиссаров. — И которые приписывались мне?
Председатель.—Да, которые приписывались вам.
Комиссаров. — Двенадцать лет я молчал и ждал, и сейчас вы изволите узнать, что это за погромные прокламации. Никогда в жизни никакой прокламации я не писал. Все это от начала до конца ложь. Как я уже говорил вам, у нас был Медников, был Гурович, был особый отдел, которым заведывал Макаров. Лопухин был честнейший человек, но был в руках этой группы лиц и совершенно слепо исполнял все, что они от него требовали. Я занимался в то время иностранными делами, — вы можете это проверить, — у меня были заняты день и ночь, ответственность была колоссальная, малейший промах, малейший скандал — было бы чорт знает что. У меня в департаменте среди служащих были профессора, — проф. Попов и другие лица. Это сильно конспирировалось, — считали, что мы розыском занимались, — потому что в департаменте было несколько сот служащих, и если бы кто-нибудь из них узнал правду — это сейчас же стало бы известно. Это называлось у нас секретным отделением. У Макарова дела было мало, но дело было показное, выигрышное, красивое дело; я имел к нему отношение и, кроме того, я был ему всем обязан, он много для меня сделал. В один прекрасный день Макаров приглашает меня к себе и говорит: «пожалуйста, поезжайте в жандармское управление и возьмите там маленькую бостонку, — чтобы не давать эти бланки через департамент полиции». Говорит, чтобы я послал за ней служителя.
