Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3
Председатель. — В течение месяца до ареста?
Комиссаров. — До ареста.
Председатель. — Значит, она передала архив?
Комиссаров. — Не знаю, она ли передала или Бродский, но только архив был у них, и они были довольны.
Щеголев. — Может быть, архив хранился в охранном отделении?
Комиссаров. — Нет, я только одно помню, что все они очень волновались, — Доброскок, Кулаков и Еленский.
Председатель. — Это было радостное волнение, оттого, что удалось заполучить архив?
Комиссаров. — Радостное волнение.
Председатель. — Вы знаете, что все дело Шорниковой было выдающееся дело. Вы были в охранном отделении в то время, скажите нам, как Герасимов ездил к Трусевичу, как ездил Макаров к Столыпину?
Комиссаров. — Опять-таки я говорю, что я лично в этом отношении…
Председатель. — Это мы усвоили. Вы сидели, заведывали канцелярией, — так как вы, повидимому, умеете отделывать и составлять бумаги, а офицеры были телеграфисты и не очень хорошо писали и т. д. Но мы не про вашу деятельность сейчас вас спрашиваем, а про то, что вы видели и слышали, как готовилось это дело с.-д. фракции 2-й государственной думы.
Комиссаров. — Разве вам кто-нибудь скажет!
Председатель. — Мы думаем, что вы можете сказать.
Комиссаров. — Сохрани бог и помилуй!
Председатель. — Хотя вы это не готовили…
Комиссаров. — Я вам скажу таким образом. Мне пришлось столкнуться с Шорниковой года через три или четыре.
Председатель. — Мы к этому перейдем. Вы расскажите о том, что относится ко времени дела с.-д. фракции.
Комиссаров. — Этого, уверяю вас, никто в канцелярии знать не мог. Я думаю, что и Доброскок в этом отношении вам не скажет. Это велось Еленским и Герасимовым.
Председатель. — Еленским и Герасимовым?
Комиссаров. — Еленским и Герасимовым, это безусловно.
Председатель. — Вам лично никогда не приходилось докладывать об этом деле Столыпину или Макарову?
Комиссаров. — Нет, никогда. Да разве это возможно было?
Председатель. — Вы сказали, что архив был некоторое время в распоряжении охраны. А вы знаете, что наказ гарнизону или воинской части тоже был в руках Еленского и Герасимова до производства ареста и в копии передан ими начальству?
Комиссаров. — Этого я не знаю. Я помню только, что они усиленно ждали, что наказ и солдаты будут во время обыска на Невском проспекте.
Председатель. — В с.-д. фракции государственный думы?
Комиссаров. — Я помню, что в то время, как отправлялись на обыск, Еленский и Герасимов твердили, что должны быть застигнуты нижние чины и должен быть застигнут наказ. Относительно наказа я хорошо помню. Но был ли этот наказ в руках Еленского или Герасимова — об этом я, даю слово, — понятия не имею.
Председатель. — А Шорникова была арестована в момент ареста?
Комиссаров. — Нет, не была. Видите ли, я только факты отдельные помню. Вот про телеграмму… Кажется, Шорникова ушла.
Председатель. — Другими словами, ей дали возможность скрыться.
Комиссаров. — Не помню. Очевидно, да.
Председатель. — А какие меры принимались к тому, чтобы дать ей возможность скрыться? Давались ей деньги, паспорт?
Комиссаров. — Нет… Опять я вам говорю, — это дело велось Еленским и Герасимовым.
Председатель. — Но до вас ничего не доходило по вопросу о том, как ее скрывали?
Комиссаров. — Я знаю только, что она ругательски ругала их, когда я с ней встретился потом впервые.
Председатель. — Т.-е. когда вы в Саратове встретились?
Комиссаров. — Она ругательски ругала их и говорила, что ее использовали и выбросили за борт, что дали ей всего 800 руб., и она путалась в Казани.
Председатель. — Не признавалась она вам, что она это дело сделала, т.-е. провоцировала?
Комиссаров. — Она, собственно, производила впечатление полунормального человека. Истеричка какая-то она была, по-моему.
Председатель. — А что же она говорила?
Комиссаров. — Она всецело обвиняла в этом отношении и Герасимова, и Еленского…
Председатель. — В каком отношении она их обвиняла?
Комиссаров. — Что ее использовали и бросили за борт.
Председатель. — Как именно ее использовали?
Комиссаров. — Относительно наказа?
Председатель. — Вообще относительно постановки этого дела.
Комиссаров. — Я в этом отношении, — верьте мне, — я только заведывал, писал. Когда я с ней встретился, она жаловалась. Я два раза с ней встретился. Один раз в Уфе, а другой раз она приехала в Саратов.
Председатель. — Значит, Шорниковой дали возможность скрыться. И, дав ей возможность скрыться, написали циркуляр об ее розыске и прописали ее в розыскных ведомостях?
Комиссаров. — Это безусловно.
Председатель. — Расскажите теперь, как эта Шорникова пришла к вам, через три года и что вы тогда сделали?
Иванов. — В Уфе и в Саратове.
Комиссаров. — Видите ли, я приехал в Уфу по распоряжению департамента полиции, так как там были нелады между губернатором Ключаревым и прокурором. Приехал я в Уфу и ознакомился с постановкой дела по жандармскому управлению. Мне показали там сотрудников и говорят: «вот бывшая Шорникова». Она была тогда уже замужем за каким-то машинистом.
Председатель. — Вам в числе сотрудников ее показали?
Комиссаров. — Да.
Председатель. — А по какой части она там сотрудничала?
Комиссаров. — Нет, она служила на железной дороге или в конторе — телеграфисткой или конторщицей. В Уфе это было.
Председатель. — Но что же она делала в качестве сотрудницы отделения?
Комиссаров. — Это так требовали, чтобы были сотрудники, и, как это ни смешно, много набирали их для счета. Но, смею вас уверить, она пришла в жандармское управление.
Председатель. — Что же она делала в жандармском управлении?
Комиссаров. — Понятия не имею. Она, кажется, конторщицей была.
Председатель. — А кто требовал, чтобы были сотрудники? Откуда эти требования исходили?
Комиссаров. — Из особого отдела департамента.
Председатель. — У вас началась по поводу Шорниковой переписка с департаментом полиции?
Комиссаров. — Она явилась ко мне в Саратов и стала просить, чтобы я ей дал денег, — она хотела уехать за границу. Так как я с ней никакого дела не имел и не хотел ничего брать на себя, я написал в департамент. Департамент не отвечал, я опять написал. Она говорит: «Куда же мне деваться?» В конце концов я уговорил ее, чтобы она уехала в Петроград, дал ей на дорогу денег и отправил к Джунковскому. Джунковский поставил мне в обвинение, что я Шорниковой нарочно ставлю затруднения в министерстве внутренних дел. Она была, как полупомешанная, когда была в Саратове, без копейки денег, совершенно обтрепанная, деваться ей некуда было, показаться на улицу боялась, потому что была пропечатана сотрудницей, а, с другой стороны, боялась департамента полиции, который ее использовал и ей отказал. Действительно, ее положение было отчаянное.
Председатель. — Вы говорите, что она была замужем?
Комиссаров. — Она вышла замуж, чтобы от своей фамилии отделаться.
Ольденбург. — Значит, она другую фамилию носила?
Комиссаров. — Да, но все же было известно.
Щеголев. — Вы здесь упоминали об инструкции. Скажите, когда вы были в Перми, Вятке и Красноярске, вы пользовались ею, как руководством?
Комиссаров. — Понятно, я ее просматривал. Мы обязаны были знать ее наизусть. Представлялся ежегодный отчет о том, известна ли эта инструкция, и о том — все это черным по белому было написано: знание инструкции внутренней агентуры, знание инструкции наружной агентуры, а кроме того, в какой степени это усвоено.
Щеголев. — Когда вам пришлось руководить сотрудниками, вам приходилось посылать кого-нибудь за границу?
Комиссаров. — Метальников ездил.
Щеголев. — Из Перми?
Комиссаров. — Да.
Щеголев. — Он был с вами в переписке?
Комиссаров. — Да.
Щеголев. — Вы его посылали на счет вашего отделения или на средства департамента полиции?
