Алла Ярошинская - Чернобыль. Большая ложь
Василий Федорович ведет нас на огород. За сарай. Мы тоже меряем уровень здесь же, где выбирали землю. На грунте – 0,175 миллирентгена в час. Кусок огорода не вспахан. Здесь – березы, трава. Небольшая лужайка. Стог прошлогоднего сена. Меряем – 0,705. Во дворе пшеница – 0,110.
Уходя, измеряем гамма-фон на уровне метра от земли: в пять раз больше естественного фона. А люди живут здесь. Жизнь продолжается. Если это, конечно, жизнь.
За Мощаницей заходим в благоухающий лес. Пахнет хвоей, прелым листом… Тепло. Август. Поют птицы. Все как будто бы так, как всегда. Внешне, во всяком случае. Но вот кладем дозиметр на землю, под деревом. Сорок секунд – и 0,106. Делаем еще два замера. То же самое. Лес опасен для человека.
Представитель районного исполкома сообщает, что раньше древесину отправляли на экспорт. Сейчас просто так не берут, просят представлять сертификат в связи с радиацией.
«Несмотря на то что в районе три тысячи гектаров леса, сами мы не можем даже и жерди одной взять».
Дальше наш путь лежал в Малаховку. При въезде – памятник. Гранитная плита, на ней – портрет юноши и слова: «Именное поле имени А. Мартынчука, погибшего при исполнении интернационального долга в Демократической Республике Афганистан». Возле памятника на траве – 0,110, в воздухе – 0,050 миллирентгена в час. Напротив поля и памятника – прекрасный сад.
Место встречи изменить, вероятно, нельзя: мы опять разговариваем в центре села, возле магазина.
Тамара Алексеевна Герасимчук, школьный повар: «Радиации больше поддаются дети. Их у меня трое. У младшей, четыре года, – 0,64 кюри цезия, у старшего – один кюри, его отправили в Одессу, в „Молодую гвардию“. Анализы у детей опять взяли, но результаты не говорят. За день обследуют двести детей. А если хотим что-то спросить, так не отвечают».
Лидия Афанасьевна Глевчук, заведующая библиотекой: «Я сама из Липников. Здесь работаю. Моему мальчику одиннадцать лет, у него вторая степень увеличения щитовидной железы, больная печень. В школе случаются приступы. Дети на линейке в школе падают».
Екатерина Ивановна Свиденюк, бригадир полеводов: «У меня трое детей. Со здоровьем плохо. Младшему четыре года, стоит на учете в Житомире. Увеличены лимфоузлы. В селе не платят 30 рублей на „чистое“ питание. Если работаешь здесь – 25 процентов доплаты, а если идешь работать через два километра – доплаты уже нет».
Галина Ивановна Рябчук, колхозница: «Зимой здесь работы нет. Заработки – 20–30 рублей в месяц выходит. А семь дней ходим на работу. Таких двадцать восемь женщин.
Если человек живет в Малаховке, а работать едет в Липники, 25 процентов к зарплате не получает. Бывает так: работают в одной бригаде, но на разных полях. Несмотря на то что они рядом, одно поле считается „чистым“, а другое „грязным“. Кто и как определял это – неизвестно. Работает человек в конторе в селе – 25 процентов. А рядом – ученик, пенсионер. Ничего! Какая логика? Непонятно. Вот и жалуются люди, пишут, пишут. А добиться чего-то так трудно».
Григорий Григорьевич Власюк, директор совхоза «Липники»: «В наш совхоз входит четыре села. Два – жесткого контроля, два – нормальных. Жесткого – Мощаница и Малаховка. Осны и Липники – нережимные. От Малаховки до Осен – два километра. Вот поле, через дорогу, разделено канавой. Здесь дают доплату, там – нет. А ведь пыль не спрашивает, режимное это место или нет, она летит себе, куда ей хочется. В Мощанице молоко „грязное“. Перестали принимать коров. Люди потеряли интерес к жизни. Болеют, жалуются на боли в суставах.
В Мощанице – восемьдесят один двор. Думаем, что его надо выселять. Радиация там выше, чем в 30-километровой зоне. Там цезий – до 30 кюри на квадратный километр».
Мы побывали в Липниках, на центральной усадьбе совхоза. Это благоустроенное село, утопающее в цветах. Асфальт. Прекрасное кафе. Столовая. Здесь все свое, поэтому дешево. В общем, рабочие не жаловались на быт. Но озабоченно говорили о радиации.
Рассказывали о том, что, когда главный врач Липникской участковой больницы И. Е. Невмержицкий выступил на сессии Лугинского районного Совета народных депутатов, то через несколько дней из облздравотдела приехала комиссия. Проверять, как он работает. Чем же провинился Иван Евгеньевич? Сказал правду о здоровье своих пациентов. Выразил недоверие официальной медицине. Предложил начать строительство полесского «Артека» в районе сел Мощаница или Червоной Волоки. Задал неудобные вопросы представителям Министерства здравоохранения Украины: «Можно ли жить в Мощанице, где радиофон колеблется от 340 до 1500 микрорентген в час? Правильно ли поступают те ответственные (или безответственные) лица, готовые ежедневно повышать уровень безопасности дозы накопления радионуклиов? Почему умерший в Хиросиме и Нагасаки от ран объявляется жертвой американской агрессии, а умерший от рака в нашей зоне в связи с радиационным поражением не имеет статуса жертвы?»
Ответы на эти вопросы главврач вместе со своими пациентами ждет до сих пор.
По дороге из Липников в Лугины нас «перехватила» Нина Ивановна Данилюк, директор совхоза «Остаповский». И хотя времени было в обрез и надо было еще заехать в райисполком, в различные районные ведомства, мы не посмели отказать этим людям.
Нина Ивановна Данилюк: «Мы принадлежим к идеально чистому пункту, и все нам говорят, что мы очень здоровы. Но если это так, то почему из пятидесяти проверенных у тридцати семи оказалась гиперплазия щитовидной железы второй степени? Тринадцать наших детей лежат в Киеве, в республиканском радиационном центре. Разве туда кладут здоровых? Еще семьдесят человек, взрослые, тоже получили направления. Приехали проверять нас на наличие цезия в организме. Проверяли в двух комнатах. Так вот, сначала я проверяла свою дочь Галину в одной комнате – 0,9 микрокюри цезия, потом повела в другую, рядом, так там оказалось 0,1. А в третий раз – 0,57. Что же это за проверки? У нас „грязное“ молоко. И нет детского сада. Дети вместе со взрослыми едут в поле. Вот акт обследования сельхозугодий. В нем сказано: запретить выпас молочного скота на следующих пастбищах, где содержание радиоактивного цезия в зеленой массе трав и приземной части травостоя превышает определенней уровень. И назван этот уровень. У нас всего 139 гектаров пастбищ. Если следовать этим рекомендациям, то всего на 25 гектарах можно пасти коров, на остальных – нельзя. Пасем на всех. А что делать? В урочище Старица в 36 раз повышен уровень радиации, в Круглом – в восемь. Во всем районе брали подписки, что мы не будем пить домашнее молоко. И в Остапах – тоже. О том, что не будем его пить сами и давать своим детям. Каждый хозяин расписывался за это. Дважды по району брали такие подписки. Но ведь „чистые“ продукты не привозят! Ни мясо, ни молоко. Топим дровами. Лес „грязный“. Нужно провести газ, воду, а то страшная пыль. Отсев нам возят из Жеревецкого карьера. А ведь Жеревцы – село жесткого режима. Нам нужны „чистые“ продукты, особенно для детей, другие льготы – отпуск, доплата. Школа у нас строится. Нет бани. Нет мыла и порошка. Чем мыться механизаторам, хмелеводам? А многодетные семьи?»
Валентина Ивановна Применко, председатель Остаповского сельсовета: «Нам несколько лет говорили, что у нас все хорошо. И уровни у нас небольшие. Так почему же теперь у меня на руках направление в онколечебницу? Почему мой восьмилетний ребенок не выходит из больницы? Почему у него увеличены лимфоузлы на 5 сантиметров?! Он потерял зрение на 70 процентов. Кто ответит за это?»
После поездки по радиоактивным селам мы возвратились в Лугины. В райисполкоме мне сообщили, что до 15 июня 1989 года (!) у них не было даже карты радиозагрязнения района.
А как же хозяйничали на цезиевых полях совхозы? Специалисты-аграрники уверяют, что если придерживаться их рекомендаций, то на «грязных» землях можно получать «чистую» продукцию. Возможно, это и так. Хотя трудно поверить. Только неплохо бы еще от кого-то получить рекомендации, как пользоваться предложенной технологией возделывания сельхозугодий, не имея карты их радиозагрязнения?
Надежда Павловна Ковалева, директор Лугинской ветеринарной лаборатории: «По приказу облагропрома я все время вожу туда пробы на радиологические исследования. Результатов никогда не сообщают. Дважды был у нас Лощилов, директор Киевского института сельскохозяйственной радиологии, взял пробы молока, грунта, кормов в Остапах. Каковы они, нам до сих пор неизвестно.
В Киеве мне сказали, что молоко в продажу идет по разным временно-допустимым уровням. В Москве – самое „чистое“, в Киеве – „грязнее“, в Житомире еще „грязнее“. По исследованиям Лугинской санэпидемстанции, значительная часть проб лесных ягод, почти половина лекарственных трав, более половины рыбы, сухих грибов, две трети меда превышали допустимые уровни. Мне показали также итоги проверок Лугинской ветеринарной лаборатории: пробы воды, силоса, зеленой массы, молока в частном секторе – практически все с превышением даже временно допустимых уровней. Изучая эти обжигающие сознание документы, я вспомнила, как на встрече правительственной комиссии с жителями северных районов области одна из отчаявшихся мам со слезами на глазах рассказывала с трибуны: „Когда я неожиданно застала своего пятилетнего малыша возле крынки с молоком, он испуганно начал просить: „Мамочка, не ругай меня, я не пил молочко, я макнул в него только пальчик…“»
