Алла Ярошинская - Чернобыль. Большая ложь
Чтобы еще раз убедиться в том, чего же желают «сами верующие», я поехала в Бехи. Как они ждали! Пожилые, старые и совсем древние старики и старухи. Мы зашли в церковь-клуб. Он был полон. По моей просьбе кто-то из колхозников пошел в сельсовет – пригласить на разговор и его председателя. Он отказался, сославшись на то, что занят. На глазах у селян сел в машину и куда-то уехал.
Мы разговаривали с верующими в их оскверненной церкви несколько часов. Под конец все же явился председатель сельсовета. Ничего вразумительного о «новой» общине, которая хочет зарегистрироваться и строить новую церковь, Михаил Ульянович Бех сказать не мог. Заявил, что он вообще первый раз об этом слышит.
После собрания, на котором единогласно было решено церковь вернуть верующим, мы вышли на улицу. Состоялся своеобразный крестный ход – старушки обвели меня вокруг здания. «Здесь, – рассказывали, – было очень старое кладбище.
Сровняли трактором. Вот только две могилы и осталось. На одну мать легла, обхватив руками, с криком, что там ее дочь. Остальные все разворочены».
Кое-где до сих пор валяются надгробные плиты. Буйно плетется вокруг «клуба» кладбищенский барвинок. Старушки тыкали пальцами в землю: вот здесь лежит моя мать, а вот здесь – отец…
Здесь же, на двух могилах, выкопали общественный туалет. Для удобства развлекающихся по вечерам. «Туалет поставили на грудях деда Александра и бабы Галки». Их родственники еще живы.
При входе во двор церкви-клуба, слева, положен совсем свежий кусок асфальта: для летних танцев, если в «клубе» будет очень уж душно. Его положили накануне моего приезда в село.
Показали мне и пристройку к бывшей церкви. Как раз на месте братской могилы.
Когда мы уже прощались, один из стариков остановил меня, и несколько человек запели «Многая лета!». Затем кто-то передал письмо, пояснив: это написала старая женщина, такая старая, что уже почти и не ходит. Его, написанное дрожащей немощной рукой, я прочитала по дороге в Житомир. «Я коренная жительница Бехов, видела, как церковь строили, но знаю, как ее ломали, купола и кресты выбросили, а могилы трактором разгребли… Я прошу Вас, успокойте наши сердца, верните нашу церковь. Я закончила четыре класса и не могу хорошо написать. Мы идем за правдой, чтобы снова открыть церковь».
Я ехала домой поздно вечером и думала о том, что если за что-то Бог наказал нас Чернобылем, то, наверное, и за это тоже – за беховскую церковь, за беховское развороченное кладбище и за туалеты на могилах. Господи, прости!
После моей поездки к верующим я обратилась снова в облисполком – уже с настоятельным требованием передать им то, что у них отобрали. И получила два ответа – один от заместителя председателя Коростенского райисполкома о том, что сессия решила не возвращать церковь. Другой из облисполкома о том, что есть несколько вариантов. Упрямство властей удивляло: мало того что отобрали церковь, надругались над мертвыми, мало того что село находится в радиационно пораженной зоне, что старики несколько лет фактически брошены на доживание, так им еще и помереть не дадут по-человечески, с Богом.
Село восстало. Восстали сотни пенсионеров, которые здоровье отдали местному колхозу, дальше села-то за всю свою жизнь так и не бывали. И чем больше противодействовали им местные народные депутаты и коммунисты-активисты, тем настойчивее добивались своего верующие.
Через некоторое время мы, уже с народным депутатом Украины Яковом Зайко, по просьбе селян снова поехали к ним на сход. С нами на этот раз поехал и заведующий отделом культуры облисполкома Р. Р. Петронговский.
Было воскресенье. Конец лета. Как раз цвели астры. Задержавшись в Житомире, мы немного опаздывали. Но люди нас ждали. Сотни их собрались возле церкви-клуба. Нас встречали хлебом-солью, чернобривцами и рушниками.
Мы пошли к зданию, чтобы провести, как в прошлый раз, там встречу. Но… дверь клуба оказалась запертой. Стояли несколько депутатов сельсовета, приехали депутаты райсовета, наконец, с нами был Роман Рафаилович Петронговский, представитель областной власти. Заведующий клубом объявил, что ключа нет. Ну нет ключа!
Вот так и стояли мы все во дворе. На древних церковных ступенях, разговаривая с людьми. Теперь я абсолютно уверена, что если и есть где-то у нас гомо советикус, так это коммунисты-руководители из Бехов. С какой ненавистью, едва не с кулаками, набрасывались они на стариков и старух, которые, простояв несколько часов перед клубом, еле на ногах держались от усталости. Были среди «ораторов» и учителя. Стояли рядом со своими воспитателями и воспитанники. Они выскочили из боковой двери церкви-клуба после того, как мы начали сход. Так же, как и их наставники, орали благим матом на своих отцов и дедов.
Одна из активисток закричала мне в лицо, что я хочу отправить ее детей в церковь. Как будто бы, если ее ребенок будет ходить в церковь, он станет непременно хуже, чем если он будет танцевать ламбаду на костях своих предков и испражняться в раскопанную могилу. Такова мораль строителей коммунизма.
И на этот раз сход постановил, причем даже молодежь под конец, кажется, что-то поняла: церковь вернуть верующим.
А через несколько дней в газете «Радянська Житомирщи-на» вышло интервью заведующей отделом идеологии Ирины Веровой-Головановой с начальником отдела культуры облисполкома Романом Петронговским. Они уверяли читателей области, что депутаты Ярошинская и Зайко хотели захватить клуб, требовали отдать им ключи… Мои друзья в связи с этим язвительно спрашивали, не подъехала ли я ненароком к церкви на бронетранспортере.
К концу сентября вся эта бюрократическая и идеологическая возня наконец закончилась. А к Рождеству Христову мне пришло приглашение в Бехи: церковь освящалась, восстанавливалось кладбище.
Позже я получила от Марии Федоровны Бех, главной возмутительницы спокойствия местных властей, грустное письмо.
Она писала о том, что радиация замучила, что очень трудно с материалами на реставрацию церкви.
Спустя годы после аварии выяснилось, что и в самом райцентре Коростень не все благополучно. «Вдруг» появились места – на улицах, во дворах – чрезвычайно высокого уровня – 100 и даже 200 кюри на квадратный километр. Как издевательство звучало название статьи о ситуации в этом районе заместителя редактора газеты «Радянська Житомирщина» Станислава Ткача «В зоне особого внимания». Какое уж там внимание, если несколько лет коростенцы не знали и не ведали о настоящих масштабах бедствия в своем городе и районе? Секретарь парторганизации газеты росчерком своего лукавого пера превратил зону особого обмана в «зону особого внимания».
Мои походы далее, по радиоактивным селам уже Луганского района, были такими же безрадостными. Из сорока девяти его населенных пунктов двенадцать отнесены к категории «жесткого» контроля. Причем два села были внесены в списки таковых спустя почти полтора года после аварии на ЧАЭС, остальные через четыре года. С непозволительным для здоровья людей опозданием.
В центре села «жесткой» радиации Мощанице заходим в магазин. Заводим разговор с местными жителями. Жалобы, жалобы, жалобы…
Раиса Ивановна Демчук, заведующая магазином: «Все говорят, что плохо себя чувствуют. Нам собираются что-то строить, дороги в том числе. Но думаю, будет дешевле переселить. Вся молодежь – за это, а старики – против. А ведь у нас много детей десяти-одиннадцати лет. Проверяли их в школе. Но никаких рекомендаций не дают. Мы ничего не знаем».
Сельчане рекомендуют нам померить радиацию возле дома Кобылинских. Туда уже проложен новый асфальт. Как раз прошел дождь.
Мы подошли к большому добротному дому. Калитка. Тропинка ведет к порогу хаты. С обеих сторон – высоченные мальвы – белые, розовые, красные. Выходят хозяева, и мы объясняем им, кто и почему пришли.
Василий Федорович Кобылинский, пенсионер: «У нас есть дети, внуки. Но приезжают сейчас редко. Не хотят приезжать. Боятся. Денег на жизнь пока хватает. Вот со здоровьем плохо. Утром дышать не дает, говорить нельзя, что-то в горле. Сдавали мы анализы. Пробы грунта. И свеклу, и картошку, и лук – всё сдавали на анализы. Но нам ничего не говорят: можно ли тот продукт кушать или нет. Но мы кушаем. Другого нет. Все свое. Дали нам накопители. Мы их носили все время. Приехали – забрали. Что там – неизвестно, не говорят. Возле нашего хлева делали дезактивацию. Выбрали 10–25 сантиметров грунта. Но через некоторое время здесь снова повысился уровень».
Василий Федорович ведет нас на огород. За сарай. Мы тоже меряем уровень здесь же, где выбирали землю. На грунте – 0,175 миллирентгена в час. Кусок огорода не вспахан. Здесь – березы, трава. Небольшая лужайка. Стог прошлогоднего сена. Меряем – 0,705. Во дворе пшеница – 0,110.
Уходя, измеряем гамма-фон на уровне метра от земли: в пять раз больше естественного фона. А люди живут здесь. Жизнь продолжается. Если это, конечно, жизнь.
