Роман Арбитман - Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать
Отар Кушанашвили. Я и Путь in… Как победить добро. М.: Астрель
Кто такой Отар Кушанашили? Это сорокачетырехлетний шоумен широкого — как улыбка Шалтая-Болтая — профиля. Это Билан, который не поет, Цискаридзе, который не танцует, и Бульдог Харламов, который не хохмит с телеэкрана. Но если вам нужен человек, умеющий с интонациями змея Каа из мультфильма «Маугли» прошипеть кодовую фразу: «Это шоу-биз-нессссссс, детка!», зовите Кушанашвили. Он справится и много не запросит.
Карьера простого парня из Кутаиси, приехавшего покорять Москву в 1992 году, началась на Павелецком вокзале, где он мыл полы, и в газете «Новый взгляд», где он обозревал эстраду, а продолжилась на ТВ-6, в программах «Акулы пера» и «Обоzzz-шоу» — под крылом будущего замминистра культуры Ивана Демидова. О боссе и учителе благодарный Кушанашвили до сих пор отзывается в превосходных степенях: «Такого сплава доброжелательности и упорства при высокой эрудиции хрен где еще обнаружишь».
В те же годы наш герой совершает мощнейший медийный рывок, непотребно обругав Аллу Пугачеву (тогда еще подобные публичные выходки были в новинку). Его привлекают к суду, он картинно кается перед Примадонной, его брезгливо прощают и отпускают. После чего он утверждает себя в роли штатного эпатажника-скандалиста и зачищает обретенную нишу от конкурентов — всех этих «шершавых сатанят», «пидарасов-зазнаек» и прочих «токсикозных высерков», пытавшихся его «вытеснить, обойти, выжить, глушануть». Хотя репутация enfant terrible оказывается сопряжена с опасностями («в Тбилиси я сам нарывался под нож», «я лез в Египте под пули», «меня задерживали и сажали в четырех странах»), герой все превозмогает. И при этом, в отличие от коллег, даже «умудряется в телецентре не стать законченной свиньей». Как человек, много претерпевший, Кушанашвили сегодня наблюдает за людским муравейником с заоблачных высот популярности. Оттуда, с вершин, он осуждает «натужливые попытки мальчиков и девочек предстать в образе демократов», ревниво пишет о «фальшивых нотах шоуменов навальных» и делится выстраданной мудростью: «Баррикады, дурашки, не обеспечат вам безоблачной жизни».
Судя по авторской аннотации, его новая книга (где он «блестяще вербализовал свою жизненную программу») целиком «построена на мерцающем вокале, на энергии интеллекта, на дружбе с Высшими Силами, на совпадении отдельных взглядов с чаадаевскими». В этих формулировках есть оттенок кокетливого самоуничижения. Вряд ли только Высшие Силы помогли автору обрести «воздушное чувство юмора», заслужить почетное «звание первейшего ироничного интеллектуала страны» («пишут-то все, но я — лучше всех»), и сделаться «популярнее группы «На-На». Наш герой и без помощи покойного Чаадаева — парень далеко не промах…
Книга — кладезь интересных фактов. Мы узнаем, например, о том, как Андрея Аршавина не пустили на свадьбу к Лолите Милявской, как сенбернар спас карьеру Дианы Арбениной, как Жанну Фриске приняли за Анжелику Варум, а самого автора спутали с Авраамом Руссо. Обхохочешься. Наряду с мемуарами книгу также включены искусствоведческие штудии. Внятными их не назовешь, но кто сказал, что газетные колонки должны претендовать на академизм? Главное — настроение: «композиции, которые сочатся живительным соком» (о Земфире), «он сообщает фермент радости вам, заметно приунывшим» (о Киркорове), «после фильма аж тело ломит, не говоря про башку» (о ленте Терренса Малика). Сам автор называет свои тексты «филигранными», в чем мы тотчас же убеждаемся: «академическим отрицанием не избежать участи пасть жертвой мрака», «дополнительно беря во внимание его переговорную неуступчивость», «выпендривались посредством предъявления мне энциклопедических познаний», «расширяющее сознание вещество вина чревато было затрещиной» и т. п.
После таких цитат из книги легче легкого заклеймить ее автора за дурновкусие, претенциозность, безграмотность, самолюбование на грани пародии, но есть ли в том резон? Кушанашвили так плотно спаян с отечественным шоу-бизнесом именно потому, что старательно исполняет в нем важную роль — роль нижнего предела, «нулевой точки» (zero point). Все познается в сравнении. Крикливый скандалист с карикатурными амбициями и без чувства меры полезен многим. На его фоне даже Павел Воля выглядит Ленни Брюсом, Дмитрий Дибров — Ларри Кингом, Сергей Доренко — Уолтером Кронкайтом, Андрей Малахов — Опрой Уинфри, а Владимир Рудольфович Соловьев — Махатмой Ганди, Екклесиастом и Вебстеровским словарем в одном флаконе. Невольно вспоминается рассказ фантаста Клиффорда Саймака «Дурной пример», где единственный городской пьяница и дебошир оказывается роботом: его программа — оттянуть на себя грехи жителей городка, контрастируя с окружающими так, чтобы люди казались хоть немного лучше…
Отар Шалвович, ну признайтесь: у вас внутри провода и шестеренки?
Неугомонный дедушка
Эдуард Лимонов. В Сырах (Роман в промзоне): Роман. СПб.: Лимбус пресс, ООО «Издательство К. Тублина»
Уже знакомое нам выражение «анфан террибль» (enfant terrible) в переносном смысле означает «возмутитель спокойствия», а в прямом — «ужасный ребенок». Новая книга Эдуарда Лимонова рассказывает о том периоде его жизни, когда террибль уже далеко не анфан. Он вышел из тюрьмы. Он живет на Нижней Сыромятнической улице (отсюда и название мемуаров). И ему, увы, за шестьдесят.
Время безжалостно. У состарившегося мушкетера главная проблема — не гвардейцы кардинала, а геморрой. Пока ты молодой негодяй, ты мотаешься по миру, пишешь стихи в еще теплом окопе, эпатируешь публику грубой солдатской шинелью и соблазняешь баронесс на танковой броне. Однако в образе революционера-пенсионера есть что-то непоправимо комическое. И гордому буревестнику, вовремя не сбитому над седой равниной моря, и смелому соколу, однажды не истекшему кровью в борьбе с врагами, почти неизбежно грозит одно: превращение в обшарпанного ворона.
Такое будущее для Лимонова-вождя хуже тюрьмы. Надо что-то делать. Что? «Помочь русским в Крыму? — прикидывает автор. — Продолжить линию на жесткие акции прямого действия в странах СНГ? А может быть, помочь туркменам в Туркмении? Там же такой неприятный режим». Терзания борца смахивает на угрозы Остапа Бендера взбунтовать какие-нибудь племена («Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета?»). Но там, где Остап дурачится, Эдуарду не до шуток.
Три сотни страниц его мемуаров — это летопись борьбы Ланцелота с хронометром. Редкая глава обходится без описаний сексуальных подвигов с девицами, которые все чаще годятся не в дочки, а во внучки. Подчеркивая важность своей фигуры, автор то и дело упоминает о хранителях тела вождя: «Я и мои охранники — мы были заняты неотложными партийными делами», «Ты идешь, охранники спереди, охранники сзади», «По Варварке пошли к Кремлю. С нами были охранники», «Ради такого серьезного случая отправился в «Зоомагазин» в сопровождении охранников», «Охранники, работающие со мной годами, заметили мою скупую ласку».
Мемуарист не позволяет нам забыть о своем лидерстве в политике, в искусстве, в постели. «Подавляющее большинство мужчин планеты могли бы мне позавидовать», «Я заведомо стал врагом номер один в глазах государства», «Я, наверное, самый крупный писатель в России». Ощущая себя Фаустом («мой мощный дух не мог смириться», «наши творческие порывы, Гёте и мои, бьются в унисон», «я всё ближе к героям, богам и демонам»), рассказчик помнит и о мелочах. У него «аристократические точеные запястья». Его легкие на снимке выглядят «красивыми и воздушными». Даже злобный пес подружки «не выдержал напряжения» и «признал меня хозяином». Даже домашняя крыса — и та «вовремя вспомнила, что это я, её Вожак, ее босс».
«Я всегда обладал огромной творческой силой. Ее хватало и на литературу, и на организацию политической партии». Оптимизм автора предательски подточен глаголами прошедшего времени. Где ты, литература? Макаронический стиль — уже вроде и не стиль, а жертва склероза: забыв русское слово, писатель торопливо заделывает пробоину английским. «Приняться за свой old business, за мое писательство», «поддержание своего public image на должной высоте», «девки всех мастей дружно чавкали свой lunch», «ride через темный еще город», «вот где trigger вчерашнего скандала», «мне встретились elsewhere нескольких девушек». Забавно читать о том, как прокурор Устинов «попросил прийти в Генпрокуратуру, где предложил to make a deal». Представляете этот разговор?
Впрочем, даже в тех случаях, когда употреблены лишь русские слова, литературного качества не прибавляется: «ее безумие было окрашено в жилищно-пенсионные проблемы», «ест много хлебобулочных изделий», «я оставил ее мать в ее ситуации», «она быстро набросала ее и себя, два портрета», «у нее есть враждебный мне план», «в шапке покойного отца с кожаным верхом», «в голых деревьях внизу стоял одинокий мужчина», «убитых было 173 трупа». Если уж так пишет «самый крупный писатель в России», жутко представить прозу мастеров рангом помельче…
