Роман Арбитман - Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать
Нельзя сказать, что автора раздражают все его известные коллеги. О Высоцком написано почти с похвалой. То есть да, его стихи, если читать глазами, не слишком хороши, но в пользу барда — «испепеляющая искренность», которая сделала его «властителем душ целого поколения». Между делом Поляков напоминает, что и сам он тоже «всегда был искренним в своих суждениях». И он, в отличие от кое-кого, «профессиональный поэт, автор нескольких книг стихов», а уж его проза «занимает первые места в рейтингах продаж». И отчего при всех этих достоинствах Юрий Михайлович до сих пор не сделался таким же властителем душ, как и Владимир Семенович? Может, Полякову стоит взять гитару, выйти на Лобное место и спеть что-нибудь? Главное, чтобы Газманов не опередил.
О празднике зачисток
Захар Прилепин. К нам едет Пересвет: Очерки и эссе. Отчет за «нулевые». М.: Астрель
Сборник публицистики Захара Прилепина — не только авторский «отчет за нулевые», но и кладезь ценной информации: о политике, о литературе и о самом Прилепине.
Вы вот знаете, например, что роман про Мастера и Маргариту — «антихристианская книга, столь любезная всякому нищему духом человеку»? А Прилепин знает. Для него писатель номер 1 — Александр Проханов, который «кормится от неведомых энергий и творит все больше и даже все лучше».
Если Проханов — «человек добрый, воспитанный в лоне русской, пресыщенной гуманистическим пафосом классики», то от Татьяны Толстой доброты ждать бесполезно: читая ее публицистику, Прилепин не встретил «ни одного нормального русского лица».
«Я знал рецидивистов, оперов, шоферов, грузчиков, профессоров, политиков, бизнесменов, миллионеров, нищих, — перечисляет автор. — Я работал в милиции, в рекламной службе, в магазине, в газете, на кладбище…» А у Толстой — наверняка ни одного знакомого опера или рецидивиста. И на кладбище, и в органах она уж точно не служила. Эта «барыня, ни дня не занимавшаяся крестьянской работой», ничего не знает о деревне. И конечно, ни самой Татьяне Никитичне, ни ее детям «не приходилось голыми пятками топтать ледяной наст» (признавайся, Артемий Лебедев, не приходилось, а? То-то же!).
«Пусть идут к черту все, кто говорит, что нет крови и нет почвы», — чеканит Прилепин. Он вовремя напомнит читателю про маму Сервантеса («из семьи крещеных евреев») и о «еврейской крови Юлиана Семеновича Ляндреса (Ляндрес — настоящая фамилия Семенова)». А почему, вы думали, у Штирлица любимые поэты — Пастернак и Гейне? Радетелю «почвы» не по душе «заселенная нерусскими Москва» («Азербайджан уже переехал в Москву, Армения переехала»), а вот российские военные на Кавказе «несли в лицах хорошую, не показную деловитость и совершенно немыслимую здесь, простите меня, чистоту». И кстати, «каждая зачистка была не просто зачистка — а почти праздник».
Прилепин опечален, что «слово «русский» было ругательным полтора десятилетия» (когда рассудок миллионов людей «месили и кромсали либеральным миксером»), и рад, что мы наконец приобрели иммунитет от «антирусских зараз». 90-е годы «были самые злые и подлые времена новой истории России», зато годы нулевые — «время отдохновения».
Писатель признается, что в 90-х годах ему хотелось «физически уничтожить» нескольких либеральных политиков, в прямом эфире оторвать телеголову Николаю Сванидзе и, как минимум, поколотить авторов «Огонька». «Либерализм ненавижу по сей день как чуму, — чистосердечно признается автор. — Ненавижу демократию, как чуму».
В фамилии Ельцин Прилепину слышен звон бубенчика, «повисшего над головой тупого, наглого и дурного мерина, завёзшего свою телегу в лес, в непролазные дебри». Зато фамилия Сурков не вызывает дурных ассоциаций, да и сам Владислав Юрьевич для автора — трагический типаж, утонченный декадент, от которого «исходит ощущение физической силы». А шефу этой тонкой штучки и вовсе выдан крупный аванс: «надеюсь, что человек, которому выпало руководить страной в не самые легкие годы, еще проявит себя как добрый и милосердный правитель»…
За последнее пророчество Прилепину — отдельное спасибо после 4 марта 2012 года и двенадцатитысячный стартовый тираж книги.
Кстати! Чтобы небольшая книжка выглядела толстой книгой, существует много уловок. Автор «Пересвета», например, едва ли не каждое свое предложение превращает в абзац. При таком подходе и писательские слова выглядят увесисто, и книга дорастает до коммерческого объема. Отпускная цена выше, выше и гонорар.
В пору, когда писатель Захар Прилепин еще не был ни Захаром, ни Прилепиным, ни писателем, он мучился от безденежья: месяцами питался жареной капустой, грыз худую куриную ногу в Новый год, а для того, чтобы пригласить жену в дешевенькое кафе, деньги копил три долгих года.
Теперь, когда писатель Прилепин знаменит, обласкан прессою, увенчан званиями и обсыпан премиями, на смену тощим временам приползли тучные. Однако деньги все равно непрерывно ему нужны — почти как Достоевскому. Тому самому, который однажды объявил, будто красота спасет мир.
Старик погорячился. Сегодня впору спасать его самого.
«Появись сейчас Достоевский, он немедленно стал бы предметом насмешек Шендеровича или Арбитмана», — встревоженно объявил Прилепин на страницах одной из московских газет. Желчный Виктор Анатольевич, однако, тотчас же заподозрил, что беспокоится Захар не столько о предмете Федоре Михайловиче, столько о себе, любимом. Авансом, так сказать. «Да, мы с Арбитманом такие, — ответил Шендерович будущему классику в «Ежедневном журнале». — Сидим в засаде, ждем Достоевского. А выносит из-за угла кого ни попадя».
Без обид, Захарушка. Сам напросился.
«Евгений, что ты обещал Саддаму?»
Евгений Примаков. Конфиденциально: Ближний Восток на сцене и за кулисами (вторая половина XX — начало XXI века). М.: Российская газета
Евгению Примакову по-человечески всегда везло. Его политическими противниками порой становились люди, которые могли раскатать врага в лепешку и закатать в асфальт, а Примаков отделывался тазобедренным суставом. Его политические друзья нередко заканчивали карьеру в эмиграции, в Гаагском трибунале или на виселице, а нашего везунчика не потревожил даже районный суд.
Новое издание своего полумемуарного-полунаучного труда Евгений Максимович дополняет эпизодами недавней ближневосточной истории. Но большая часть событий относится к 60–70-м годам — времени, когда автор еще не был ни директором СВР, ни главой МИДа, ни премьером. Скромный статус собкора «Правды» в Каире или директора Института востоковедения АН помогал конфиденциальности его миссий на Ближнем Востоке: «Командировки, осуществляемые по научной линии, использовались для выполнения ряда поручений ЦК». Примаков общался с королем Хусейном, Арафатом, Каддафи и другими видными персонами. Он прощупывал почву, наводил мосты, убеждал, предупреждал, и теперь, подводя итоги, полон оптимизма: «В целом советская политика на Ближнем Востоке способствовала прогрессу этого региона». Однако сквозь благолепие локальных побед на восточном фронте просвечивает горькая истина: наше стремление стать главным игроком в регионе напоминало усилия врача при безнадежно больном. Мы не жалели средств на лекарства, вкладывались в дорогие процедуры, привлекали лучших сиделок, но результат был один. Рано или поздно опекаемый отбрасывал коньки фабрики «Скороход» и уходил в лучший мир — в объятия Дяди Сэма.
Вполне в духе советского агитпропа Примаков находит главного виновного в наших дипломатических ДТП — «израильскую военную машину». Во время холодной войны Израиль «стал прямым американским союзником в противоборстве с Советским Союзом», «агрессивная направленность его политики была более чем очевидной» и т. п. Содержание книги не конфликтует с формой, четко выдержан кривоватый жестяной стилек «Правды» времен Суслова. «Целенаправленно показывая образ палестинского лидера в неприглядном свете», «отсутствие игры на противоречиях в арабском мире со стороны Советского Союза», «большинство израильтян поддерживают линию на обладание Израилем ядерного оружия» (заметили, что в последнем пассаже перепутаны падежи?). Автор знает английский и может рассуждать, например, о коварстве артикля the. Однако ведь и русский не менее коварен. Деепричастные обороты при неумелом обращении — те же мины. «Имея за плечами такую практику террористических действий против англичан, трудно было ожидать, что террор не будет применен с целью вытеснения арабов из Палестины». Кому трудно? Повествователю? Неужто и он практиковал теракты? А может, трудно было тем, кто терроризировал? Но им-то зачем что-то от себя ожидать?
И еще о стиле. Как известно, самое значимое в предложении доверено глаголам, а деепричастиям отходит периферия. «Ни в коей мере не оправдывая эти действия, я нахожу объяснения им…» (о терроре «Хизбаллы»). «Не пытаясь преуменьшить вину тех, кто несет за это ответственность, все-таки перечислю некоторые события…» (о теракте ливийцев в районе Локерби). «Ни в коем случае не оправдывая действия Саддама, [нельзя] проходить мимо нефтяной составляющей мотивов, которые привели к его действиям…» (о вторжении в Кувейт). Деепричастные обороты четко демонстрируют, что для автора более важно, а что менее. И почему, интересно, выбирая между ворюгами и кровопийцами, мы вечно ухитрялись делать ставку на кровопийц? Загадка.
