Роман Арбитман - Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать
Среди тех, кто у Иванова метафизически застрял в лимбе, — Бурбулис и Бутусов, Ройзман и Федорченко, Россель и Денежкина, Шахрин и Коляда, Рыжий и Чернецкий, Крапивин и Новиков, Дед Хасан и Старик Букашкин, и еще многие другие, знаменитые на весь мир или популярные в одном районе. Собрать всех в одной книге технически несложно, но попробуйте-ка объединить эту пеструю компанию хоть подобием однородной языковой среды! Даже не попытавшись совладать с трудной задачей, писатель беспомощно капитулирует. Как совместить «отпечатки Божьих пальцев на глине души» и «он решил вальнуть дружбана»? Да никак: крошим в один салат — съедят. В книге дико намешаны газетный канцелярит и мусорное просторечье, блатная феня и корявые англицизмы. «С детства он был в гуще творческой жизни», «тетки перли к святыням», «тотальность набирающего силы московского консьюмеризма», «артистов замели менты», «вывела криминальных троглодитов из игры как малофункциональные джаггернауты» — всё это авторская речь. Жуткий стилистический разнобой с первой же страницы рождает ощущение морской качки, от которой к экватору книги начинает подташнивать. Потому-то не сразу улавливаешь сверхзадачу: обкатать демоверсию «единого учебника» истории. Пусть не всей, а малого промежутка времени. Пусть не Федерации в целом, но отдельного его субъекта. По совпадению, место действия — город, в котором вырос первый президент России.
К дедушке Ельцину и бабушке-демократии у автора отношение двоякое. По-человечески он вроде бы сочувствует тем, кто замесил колобок, но походя вытаптывает всю их эпоху. Ничего личного, просто бизнес. Автор пользуется идеологическими стереотипами, которые придуманы с одной целью — методом «от противного» загримировать застой нулевых под счастливую эру стабильности. Последнее десятилетие XX века здесь названо «ямой, в которую улетела вся страна», временем «банддемократических разводок» и т. п. Заодно реанимирован миф о «большой крови» при штурме Белого дома в 93-м и многократно использовано смачное словечко-оплеуха «демшиза». Думаете, сколько раз на протяжении книги автор употребит выражение «лихие девяностые»? Один раз? Пять? Десять? Тридцать восемь! И плюс к тому еще трижды в тексте будет упомянута «лихая эпоха», и еще по разу — «бандитская эпоха», «лихие времена», «времена беспредела», «буйные времена», «безумные времена», «безнадежные годы» и «сумасшедшие годы реформ». Художник слова вряд ли бы обрадовался такому однообразию, но идеолог легко нокаутирует литератора.
Подобно президентскому пресс-секретарю, писатель обожает слово «оголтелый», прицепляя его ко всему, что раздражает. Художники? «Оголтелый эгоцентризм». Андеграунд? «Оголтелое самовыражение». С тем же чувством упомянуты чья-то «оголтелая антироссийская позиция» или, скажем, «оголтелые демократы, требующие немедленно ввести все-все-все либеральные свободы». И если глупенькие демократы описаны с явной иронией, то боевики из ОПГ «Уралмаш» предстают здесь титанами с окраин, мачо в спортивных костюмах — идеалистами, почти достойными сочувствия. Свердловскому журналу «Уральский следопыт», центру кристаллизации фэн-движения всей страны, отведены четыре скучные странички, а главы о боданиях «центровых» с «уралмашевскими» занимают не меньше трети книги, вытягивая на отдельную сагу. Какие же «лихие годы» без бандитов? Нельзя! В «Ёбурге» нет ни одного фото культуртрегера Виталия Бугрова, зато «братки» (живые и в виде монументов) явлены во всех ракурсах. Порой кажется, будто и сам автор книги дебютировал не в «Уральском следопыте», а в рядах ОПГ. Неужели самые интересные страницы творческой биографии российского Мартина Идена остались за кадром?
Во френче и парче
Максим Кантор. Стратегия Левиафана. М.: АСТ
Название этой книги и авторский рисунок чудища на обложке исполнены глубокого смысла: когда бы художник и прозаик Максим Кантор, следуя примеру американских индейцев, подбирал себе тотемное животное, им стал бы непременно фантастический левиафан — огромный зверь, смахивающий на гибрид слона с бетономешалкой.
Как и для Зураба Церетели, для Кантора габариты его творений имеют особое значение; по мысли создателя, ценность художественного мессиджа неотделима от его циклопических масштабов. Если перед нами живописное полотно, то не меньше, чем два на три метра. Если роман, то как минимум полторы тысячи страниц in quarto. Даже компактный жанр эссе у Максима Карловича распухает во все стороны, словно свежее тесто. Его новый сборник публицистики по толщине сравним с большим нетбуком, а по увесистости — с кирпичом.
Разумеется, и тут автор не разменивается на мелочи, замахиваясь на глобальное. Вслед за Марксом — Энгельсом он исследует проблемы Труда и Капитала, Частной Собственности и Государства, чтобы сделать оригинальные выводы: «труд является служением народу», «пропасть между бедными и богатыми увеличилась», «страну выжали, как лимон», «демократия обанкротилась», «продукты дорожают, образование платное, квартиру не купишь, пенсия низкая». Казалось бы, откуда многолетнему жителю туманного Альбиона, приезжающему на бывшую родину с гастрольными турами, знать о наших бедах? Но от цепкого взора бывшего колумниста журнала «Сноб» ничто не скрыто.
Автор статей с равновеликой отвагой выводит на чистую воду то импортных вредителей (от ядовитых мудрецов из «стран, именующих себя демократическими» до «украинских неомахновцев»), то московских либералов с их «уродливыми рабскими характерами», всех этих «жирных правозащитников», купленных толстосумами, болотных «пустобрехов» с «туалетной лексикой», «гламурных оппозиционеров», «ряженых фрондеров» и «кухонных остряков», смеющих «шутить над народом». Публицист то и дело напоминает читателю, что во всем плохом по-прежнему виновны «российские реформаторы», с их «упрямством хулиганов, вешающих кошку»; что «Ходорковский обманул вкладчиков», а «Гайдар и прочие адепты прогрессивного разбоя» породили олигархов с «цепкими волосатыми руками» — оттого-то Лондон и «протух от их ворованного богатства». О том, почему сам обличитель скверн упрямо продолжает мучиться в тухлой британской столице, а не перебирается, например, в хорошо проветренную Вологду, Максим Карлович из скромности умалчивает.
Автор книги сочувствует российским «школьникам сегодняшнего дня», которых «запугивают реставрацией сталинизма». Желая спасти детей от стрессов, Кантор старается разогнать тучи: реставрации не будет, поскольку и реставрировать-то нечего. То есть Сталин, конечно, был тираном и кое-кого убил, и это прискорбно, но…
Монументальное канторовское, но расползается аж на две статьи про Иосифа Виссарионовича — «наиболее успешного правителя державы», который реализовал «строительный государственный социалистический план», «несмотря на дурную практику». Да, вождь «был подозрителен», но имел на то основания, поскольку враг «Троцкий действительно общался с германской разведкой» и вообще был «крайне отвратительным человеком». А ниспровергатель Сталина Хрущев, кстати, «был негодяем». Репрессии, говорите? Да когда их не было на Руси? «Во все века российской истории царь уничтожал сильных бояр». Ясно, что «Сталин не хотел истребить собственный народ, но, напротив, желал народ спасти». Десятки миллионов погибших, говорите? Не верьте: Солженицын и компания «мухлюют с данными», «чтобы уничтожить положительный образ социализма». А он, Кантор, этот образ отряхивает и очищает: не 60 миллионов сгинуло, а всего 3 миллиона. Успокоив читателя, автор подводит баланс: «Сталин убил больше народа, нежели Пиночет, но меньше, чем Гитлер. И это надо знать». Разумеется, после всех этих арифметических выкладок социализм засияет как новенький…
Кантор ищет идеал не только в прошлом: нечто ценное осталось и сегодня. Почему нынешние духовные наследники Троцкого нападают на церковь? Потому что их цель — «искоренение общинного сознания», «замена такового на сознание корпоративное». Кое-кому мозолят глаза блеск и пышность иерархов, но это лишь «воплощение славы Господа», «элемент обрядовой веры». Так что не приставайте к Святейшему с глупостями вроде дорогого брегета: патриарх «облачен в драгоценные ризы и живет богато» по чину, «а не по алчной прихоти». Будь его воля, ходил бы он в рубище и носил на запястье обшарпанный «Полет», но дресс-код не позволяет. Всякий, кто думает иначе, «рушит церковь как последнюю моральную скрепу общества». Правда, скрепа эта — золотая и с бриллиантами — не по карману бюджетникам и пенсионерам, но после смерти Сталина иных скреп в нашу лавочку не завозили. Ждем со дня на день.
Цирк уехал, шоу продолжается
Отар Кушанашвили. Я и Путь in… Как победить добро. М.: Астрель
Кто такой Отар Кушанашили? Это сорокачетырехлетний шоумен широкого — как улыбка Шалтая-Болтая — профиля. Это Билан, который не поет, Цискаридзе, который не танцует, и Бульдог Харламов, который не хохмит с телеэкрана. Но если вам нужен человек, умеющий с интонациями змея Каа из мультфильма «Маугли» прошипеть кодовую фразу: «Это шоу-биз-нессссссс, детка!», зовите Кушанашвили. Он справится и много не запросит.
