Владимир Николаев - Красное самоубийство
Чуть выше этого опуса приведен отрывок из письма-поэмы. Автор или авторы его нам неизвестны, а миллионы подписей, разумеется, – фикция, хотя в той атмосфере поголовного, повального страха их можно было бы и собрать, если сильно постараться, но я, например, за всю войну не припомню, чтобы где-нибудь кто-нибудь собирал подписи под такими «письмами трудящихся». Но все их роднит одно – какая-то патологическая бездарность, издевательство не только над смыслом, но и над языком. Другое дело высказывание известного прозаика! По этому поводу можно только вспомнить Сергея Довлатова, одного из самых известных прозаиков нашей литературы второй половины прошлого века. Он вырос в советской коммуналке, в самой народной среде, и свидетельствовал:
...«Что Сталин – убийца, моим родителям было хорошо известно. И друзьям моих родителей тоже. В доме только об этом и говорили.
Я одного не понимаю. Почему мои обыкновенные родители все знали, а Эренбург – нет?
В шесть лет я знал, что Сталин убил моего деда. А уж к моменту окончания школы знал решительно все».
Эренбург был в свое время известен не меньше, чем Леонов, и тоже считался ведущим русским прозаиком. Ни он, ни Леонов не могли не знать, не понимать сути происходившего на их глазах! До сих пор у нас бытует миф о том, что современники страшных сталинских десятилетий не знали о масштабах массового террора, не знали, что счет жертвам шел на миллионы. Только, мол, речь Хрущева на XX съезде партии в 1956 году раскрыла людям глаза. А где были эти глаза у миллионов жителей Москвы и Подмосковья (в том числе и у Леонова с Эренбургом), когда в Подмосковье, самом густонаселенном районе страны, сотни тысяч заключенных у всех на виду рыли канал Москва–Волга, строили огромные шлюзы и другие гигантские технические сооружения? Уходящую за горизонт неохватную панораму стройки невозможно было скрыть от посторонних глаз никакими заборами, сторожевыми вышками, конвоирами с ружьями и собаками. В то время вся страна была, можно сказать, опутана колючей проволокой многих сотен больших и малых строек, на которых трудились заключенные. И никто этого не замечал?!
В ответ на такие вопросы в дело вступает пропагандистский Молох, могущественный в нашей стране не меньше военно-промышленного комплекса. Вот он устами Хрущева вещает:
...«До смерти Сталина мы считали, что все, что делалось при его жизни, было безупречно правильным и единственно возможным для того, чтобы выжила революция, чтобы она укрепилась и развивалась. Правда, в последний период жизни Сталина, до XIX съезда партии и особенно сразу же после него, у нас, людей из близкого окружения (имею в виду себя, Булганина, Маленкова и в какой-то степени Берию) зародились уже какие-то сомнения, проверить их мы тогда не имели возможности. Только после смерти Сталина, и то не сразу, у нас хватило партийного и гражданского мужества открыть занавес и заглянуть за кулисы истории…»
Стоит ли это высказывание подробно комментировать? В нем нет ни фразы без лукавства, без лжи, в основе всех этих «откровений» лежит тот факт, что Хрущев, будучи последние двадцать лет жизни Сталина его наместником в Москве и на Украине, весь, с головы до ног в крови жертв массового террора. А пишет он все это в своих воспоминаниях, пытаясь оправдать себя задним числом.
А как же, спросят иные, Хрущев решился на доклад, в котором он начал разоблачение культа Сталина? Поспешил взять инициативу в свои руки! После смерти Сталина даже Берия начал высказывать мысли и предложения по поводу существенных изменений во внутренней и внешней политике. Думается, что в осуждении Хрущевым культа Сталина был холодный расчет, он таким образом расчищал себе дорогу к власти. Когда он ее захватил, то тут же остановил на полпути разоблачение сталинизма.
Но вернемся в первые послевоенные годы. Тогда из всех пропагандистских задач Сталина главной стала задача по искажению подлинной истории войны и написанию своей версии, чтобы скрыть от потомков тот позор, которым он покрыл себя в роли полководца. К сожалению, у него на это было время, почти восемь лет. Все эти годы он писал свою историю Великой Отечественной войны так же, как писал ранее «Краткий курс» истории партии. Все многочисленные военные воспоминания, созданные в те годы, не могли появляться в свет без строжайшей сталинской цензуры. В результате мы попали в трагическое положение, остались без подлинной истории войны. Завоеванную великой кровью Победу Сталин украл у народа и присвоил ее себе, воспользовался ее плодами. Сам факт победы был выдвинут как главное и неопровержимое доказательство прочности и справедливости деспотического строя. Спекуляция на этом «доказательстве» продлила существование коммунистической командно-административной системы еще на лишние десятилетия и после смерти Сталина, последствия такой спекуляции не изжиты у нас и в XXI веке!
Известный писатель и правозащитник Алесь Адамович писал: «Да, народу пришлось собраться с силами и побеждать великой кровью. И кто-то хочет славить за это не народ, а все его же! Удивительные мы люди! Пора же и понять: пока он – „знамя победы“ в глазах значительной части населения, те, кто плоть от сталинской плоти, могут не пугаться никаких реформ, никаких революций».
До сих пор подлинная история войны у нас так и не создана. Есть много мемуарной литературы, начиная с воспоминаний Жукова и других маршалов и генералов, но они недостаточно объективны, причем не по вине авторов, а по вине их первого внимательного читателя – Сталина. Не секрет, что мемуары Жукова создавались под сильным давлением сверху, что уж говорить о других воспоминаниях!..
То же самое необходимо сказать и об официальной истории войны, созданной под сталинским надзором и дописанной в том же духе даже после смерти вождя. Великий русский писатель В. Астафьев, участник и инвалид войны, прошедший всю ее в солдатской шинели, пишет:
...«Советские историки в большинстве своем, а редакторы и сочинители “Истории Великой Отечественной войны” в частности, давно потеряли право прикасаться к святому cлову “правда”, ибо от прикосновения нечистых рук, грязных помыслов и крючкотворного пера – оно и без того изрядно у нас выпачканное и искривленное – пачкается и искажается еще больше. Вся 12-томная “История” создана, с позволения сказать, “учеными” для того, чтобы исказить историю войны, спрятать “концы в воду”, держать и далее наш народ в неведении относительно наших потерь и хода войны, особенно начального ее периода».
Одно время, уже при наступившей гласности, показалось, что такое нетерпимое положение изменится к лучшему: под руководством известного историка и генерала Д. Волкогонова в Институте военной истории началась работа по написанию настоящей истории войны. Но при обсуждении армейским руководством подготовленного первого тома истории ВОВ состоялось настоящее погромное судилище над авторами этого тома. А куда было деваться критикам Волкогонова в таком случае?! Ведь они до того уже написали под руководством Сталина свою историю ВОВ. Но вот почему этот скандал допустили наши власти в 1991 году? Почему сталинским лжеисторикам дали такую волю при Горбачеве и Ельцине? Объяснение одно: оба они бывшие члены Политбюро, а это – неизлечимо! Авторский коллектив Волкогонова был обвинен в «антисоветизме» и «очернительстве истории», а лично сам генерал – в выполнении заказа… Запада. Причем старорежимные критики не смогли (и не задавались такой целью!) опровергнуть ни одного из конкретных фактов, приведенных в первом томе подлинной истории ВОВ. В результате Волкогонова сняли с поста начальника Института военной истории, и мы до сей поры знаем о той войне столько же «правды», сколько и об истории СССР вообще.
Фальсификация истории ВОВ была не единственным жертвоприношением на алтарь коммунистического пропагандистского Молоха. Будучи пока не в силах идти военным походом на буржуазный Запад, Сталин занялся своим собственным народом. Уж кто-кто, а он не мог не ощущать возникшей после Победы атмосферы всеобщей надежды на перемены к лучшему. Он испугался, что Победа пробудит у народа чувство собственного достоинства и свободомыслие. А это никак не входило в его планы. Сразу после окончания войны началось беспощадное наступление на права и духовную жизнь народа, чтобы поставить все на свои довоенные места. В разоренной войной и прибитой голодом стране разворачивается наступление мракобесия. Как из рога изобилия посыпались постановления партии по идеологии, сталинские пропагандисты-недоучки громили философию, политэкономию, историю, биологию, кибернетику, генетику…
За восемь послевоенных сталинских лет досталось и литературе с искусством, которым вождь всегда уделял особое внимание. Поэт Д. Самойлов писал по этому поводу: «Страшное восьмилетие было долгим. Вдвое дольше войны. Долгим, ибо в страхе отшелушивались от души фикции, ложная вера; медленно шло прозрение. Да и трудно было догадаться, что прозреваешь, ибо прозревшие глаза видели ту же тьму, что и незрячие». Другой поэт, Наум Коржавин, так написал о том времени:
