Владимир Николаев - Красное самоубийство
За восемь послевоенных сталинских лет досталось и литературе с искусством, которым вождь всегда уделял особое внимание. Поэт Д. Самойлов писал по этому поводу: «Страшное восьмилетие было долгим. Вдвое дольше войны. Долгим, ибо в страхе отшелушивались от души фикции, ложная вера; медленно шло прозрение. Да и трудно было догадаться, что прозреваешь, ибо прозревшие глаза видели ту же тьму, что и незрячие». Другой поэт, Наум Коржавин, так написал о том времени:
Не от побед бывают беды,
От поражений… Мысль проста.
Но их бедой была победа –
За ней открылась пустота.
Так все и было. И Сталин вовсе не случайно именно так повел себя. Тогда сложилась парадоксальная ситуация – во время тяжелейшей войны в какой-то мере высвободилась душа народная из-под тяжкого пресса рабской диктатуры. Над страной нависла смертельная угроза, и подавляющее большинство народа сплотилось в борьбе против нее. А это единое устремление требовало для своей реализации известной степени свободы, как крыльям нужен воздух для осуществления полета. С пронзительной проницательностью написал об этом Пастернак в своем романе «Доктор Живаго», он обращается к одному из героев книги:
...«Удивительное дело. Не только перед лицом твоей каторжной доли, но и по отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления… Когда возгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность, угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы.
Люди не только в твоем положении, на каторге, но все решительно – в тылу и на фронте – вздохнули свободнее, всей грудью, и упоенно, с чувством истинного счастья бросились в горнило грозной борьбы, смертельной и спасительной».
Эти мудрые слова о духовном состоянии народа в годы войны и сразу после нее стоят сотен томов ура-патриотической прозы, разоблачают ее заказной казенный пафос и позволяют понять истоки народного подвига. Примерно те же мысли высказал о том времени и А. Твардовский:
Грянул год, пришел черед,
Нынче мы в ответе
За Россию, за народ
И за все на свете.
Да, так уж получилось, что только в военные годы советские люди смогли сами быть за что-то в ответе. Всегда предполагалась единственная модель их поведения – выполнять указания свыше. От них самих ничего решительно не зависело, и вдруг пришла пора, когда только от них стало зависеть – быть или не быть нам всем и нашей стране.
Нет, с таким народом Сталин мириться не мог! Можно было бы ожидать, что после такой великой Победы пойдет на спад массовый террор карательных органов против собственного народа. Наоборот! Он лишь усилился и обрушился не только на военнопленных, возвращавшихся из немецкой неволи, не только на тех, кто находился в оккупации, но буквально, как и до войны, на все слои населения. Как и в тридцатые годы, после войны власть и КГБ стали устраивать новые судебные процессы по типу тех, что проводились в 30-е годы. Крупнейшим из них стало так называемое «Ленинградское дело», по которому было расстреляно, брошено в тюрьмы и концлагеря много ленинградцев и москвичей. Руководители Ленинграда обвинялись в том, что хотели якобы больше самостоятельности от центральной власти. Совершенно абсурдное обвинение для того времени! Но дряхлеющий диктатор всюду видел заговор против своей безраздельной власти. Все обвинявшиеся по этому делу после смерти Сталина были реабилитированы. Точно так же тогда же было состряпано и громкое «Мингрельское дело», схожее с ленинградским, но еще и с националистическим привкусом. Оно тоже впоследствии оказалось дутым. Характерно, что вечно всех подозревавший вождь напоследок выбрал в качестве своих жертв Ленинград и Грузию. Он уже не раз «чистил» колыбель революции, поскольку терпеть не мог действительных руководителей октябрьского переворота. Что же касается Грузии, то он, очевидно, по-прежнему опасался оттуда разоблачения свих прежних дел в молодые годы. Так матерый хищник пытался зализывать разболевшиеся под старость, казалось бы, забытые раны…
Нельзя не упомянуть и о том, что Сталин в конце войны взял новый разбег в организации массовых репрессий, доведя их до масштабов геноцида: целые народы обвинялись в сотрудничестве с немецкими захватчиками. Первой его жертвой стали калмыки. НКВД осуществил насильственное переселение «лиц калмыцкой национальности» с их исторической родины, лишив при этом права на государственность. Всего было выселено около 100 тысяч человек. Всех, включая женщин, детей и стариков, загоняли в товарные вагоны, времени на сборы не отводилось, несчастные брали с собой то, что могли унести на руках. Точно так же было выселено около 70 тысяч карачаевцев, полмиллиона чеченцев и ингушей, около 40 тысяч балкарцев, около 100 тысяч турок и курдов. Выселяли на совершенно не подготовленные для этого места в Сибирь, Среднюю Азию и Казахстан, причем организовывали эти операции в зимние холода. Десятки тысяч людей при этом погибли.
Эти и другие массовые репрессии имели, можно сказать, и профилактическую цель – еще больше запугать и без того бессловесный советский народ. Сталин с его обостренным политическим чутьем понимал, что после войны даже в условиях его тирании могут возникнуть новые веяния, поскольку народ просто стал больше знать, ведь до этого он жил за непроницаемым железным занавесом, которым являлась советская граница. А в результате войны народ испытал на себе колоссальное воздействие так называемого информационного взрыва, который и мог потрясти все казавшиеся незыблемыми устои. Началось с того, что наши войска, преследуя немцев, вступили в Европу и увидели неведомый им мир.
Со мной рядом лежал в военно-морском госпитале молоденький десантник из морской пехоты, бравший Германию с моря и немало по ней прошагавший. Я спросил его, зная его сельское происхождение, какое впечатление произвели на него немецкие деревни. Он ответил: «Ты знаешь, мы все время шли почему-то через города, большие и маленькие». Сельские каменные дома со всеми удобствами он никак не мог принять за крестьянское жилье. Даже немки не произвели на него такого большого впечатления, как эти деревенские дома, он просто не мог себе представить, что люди могут жить на селе в таких условиях! Тогда я с высоты моего столичного и флотского воспитания только улыбнулся наивности этого милого парня. Но ведь миллионы наших солдат смогли увидеть тогда совсем иную жизнь, о которой им наша пропаганда годами, десятилетиями рассказывала одни ужасы.
Мне запомнилось на всю жизнь, какое огромное впечатление произвели наши союзники, американские и английские моряки, на Северном флоте, где меня застал конец войны. Большие морские караваны доставляли на наши базы оружие, военное снаряжение, продукты… Их приводили к нам тысячи заморских военных моряков. На них взирали у нас буквально с открытым ртом! Встречи с ними, знакомство с их образом жизни, так отличавшимся от нашего, не могло не поражать наших людей. Бросалась в глаза их демократичность, раскованность, уверенность в себе и чувство собственного достоинства. Не могла не поражать также их более чем солидная материальная обеспеченность, которая на фоне нашего привычного жалкого существования выглядела прямо-таки богатством, роскошью. А широта и разнообразие их взглядов и свобода их выражения!..
Каждый мог также убедиться, что наши союзники на самом деле оказали нам существенную помощь. Летом 1944 года у нас в печати было опубликовано сообщение «О поставках Советскому Союзу вооружения, строительного сырья, промышленного оборудования, продовольствия Соединенными Штатами Америки, Великобританией и Канадой». В нем, в частности, отмечалось, что с октября 1941 года по апрель 1944 года нам было поставлено из США 8,5 миллионов тонн вооружения, строительного сырья, промышленного оборудования и продовольствия. Из США и Англии мы получили более 12 тысяч самолетов. Из США, Англии и Канады к нам поступило более 9 тысяч танков, из США – более 200 тысяч мощнейших по тем временам грузовиков. Я читал заявления наших специалистов, что без этих грузовиков нам в войну пришлось бы очень трудно. Кто пережил войну, помнят их до сих пор. А банки свиной тушенки, консервированного мяса и яичный порошок побывали в те годы в каждом нашем доме…
О чем писали и говорили
...«Газеты переполнены бездарной болтовней XVIII съезда партии. Ни одной живой речи. Поражает убогость и отсутствие живой мысли… Собрались чиновники, боящиеся сказать правду».
В. Вернадский. «Дневники»
