Юрий Евич - В окопах Донбасса. Крестный путь Новороссии
Когда проснулся, порадовался, что я сижу в яме, а не в душном подвале, где толпа народу. И принялся любоваться небом и колышущимися на его фоне листками берёз.
Под вечер сделал гимнастику от стресса — мою любимую, метод «ключ», гениальное изобретение русского учёного Алиева Хасая Магомедовича. Много позже, уже после войны, я не раз буду слышать язвительные замечания от умников типа: «Эффективность его метода подтверждена только публикациями жёлтой прессы — а где статьи в серьёзных научных журналах?» Что вам нужно — шашечки или ехать? Вам нужны публикации или эффективность? Если ты в ожидании расстрела пять минут делаешь гимнастику и становишься полностью спокоен — какие ещё доказательства эффективности нужны.
При этом что интересно. В ходе боевых действий бойцы, которые будут рядом со мной, не раз будут попадать в тяжёлые стрессовые ситуации, испытывать сильнейший психологический шок. Но никто из них не захочет добровольно сделать несколько простых упражнений, чтобы успокоиться, — помахать руками, повертеть головой. А вот оба моих соседа по яме в высшей степени активно будут выполнять эти упражнения — видимо, совсем уж тяжёлый стресс их придавил. Кстати, один из них окажется крайне любопытным индивидуумом — по христианской терминологии таких именуют «блаженными». А может быть, и «одержимыми». Примерно тридцатилетний мужик, нигде не работающий, каждый день ходящий уже много лет пешком из Донецка в Горловку и обратно — в поисках «секрета бессмертия». Такой индивидуум в военное время вызывает массу вопросов, и как только он второй раз подряд попёрся полем мимо блокпоста, по обыкновению бормоча себе что‑то под нос, ребята из ополчения внесли коррективы в его курс, и он оказался в яме. Находясь там, он причитал, беспокоился, сокрушался и боялся во весь голос — по моему разумению, его терзал не столько страх смерти, сколько внутренняя дисгармония, тот самый поиск своего места в мире, который заставлял его пешком ходить по 40 километров зараз — в Донецк и обратно. Такие люди тоже зачем‑то нужны Богу, недаром бродячие дервиши, суфии и «Бога ради юродивые» во многих традиционных культурах почитались и береглись. Любопытно было выслушать его спутанные, «не от мира сего» речи о смысле жизни, о том, что вся жизнь станет совсем другой, когда люди станут бессмертными. Потому мне его было жаль даже больше, чем если бы он был нормальным человеком.
Если же вы, дорогие читатели, только иронично ухмыльнулись, прочитав эти строки: «сумасшедший, что возьмёшь», то осмелюсь вам заметить — там, на пылающей земле Донбасса, я много думал над мудростью фразы: «Мудрость мира сего есть безумие в глазах Господа». Я видел целый богатейший край, жители которого, по всем меркам нормальные, разумные, почти все с высшим образованием, посвятили свою жизнь служению Золотому Тельцу, стяжательству. «Трудом праведным не наживёшь палат каменных» — и они остервенело воровали, брали взятки, кредиты, чтобы неправедным трудом построить огромный особняк, купить пафосную машину. Закономерно, «по грехам народа», как писали летописцы, пришла война, и эти особняки стоят пустыми, а их хозяева скитаются по чужбинам. Ну и кто после этого безумен?
На территории завода Точмаш
Сделав зарядку, сосед заметно успокоился, но как оказалось, ненадолго. Вскоре его выдернул из ямы один из бойцов удерживавшего меня подразделения, в маскировочной балаклаве, и начал отрабатывать на нём приёмы ножевого боя. То есть он предложил тому защищаться — однако драться несчастный не умел, и «спарринг» получился односторонним. Ножом боец работал виртуозно. Почти каждый раз, когда удар проходил защиту и лезвие должно было коснуться тела, он ловко подворачивал руку и только легко ударял кистью в намеченную к поражению зону. Но всё же несколькими необыкновенно красивыми режущими ударами «пописал» задержанного, из поверхностных царапин в безопасных участках тела потекло немного крови. При этом он ещё успевал внимательно поглядывать в мою сторону — какое впечатление это зрелище производит на меня. Ну что я могу сказать? Я рукопашник, и у меня в этот момент было две мысли: «Как красиво работает!» и «Блин, если сейчас придётся с ним спарринговаться — жалко будет своего‑то бить!»
Однако спарринговаться не пришлось, и сильно испуганного, хотя и практически совершенно целого соседа спустили обратно в яму. В принципе, эта яркая, хотя и почти бескровная сцена, помимо того что преследовала целью оценить мои реакции, ещё больше была нацелена на выявление его реакций. Судя по всему, ребята убедились, что он не симулирует, а действительно «не в себе» — уже вечером в яму посыпались камешки, потом с грохотом низверглась с вышины грубо сколоченная лестница и ему предложили вылезать и убираться. Естественно, я тогда ему немало позавидовал.
Вообще, пока я сидел в яме, довелось увидеть немало ярких индивидуумов, настоящих воинов. Кто — в шапочке‑балаклаве, а кто — с открытыми лицами, они подходили к краю ямы посмотреть на меня — кто молча, а то и с весьма сердитыми замечаниями. Помню, я просто очень внимательно смотрел на них в ответ. По этому поводу один из них, чуть заметно улыбнувшись под маской, бросил: «Ты сидишь в яме, а я — наверху. Но так смотришь на меня, будто это я — в яме!»
Яма — это совершенно уникальный жизненный опыт. Ты находишься в толще земли‑матушки, видишь неровную мозаику слоёв грунта и корни деревьев, небо — непривычно сужено и далеко. Фон привычного потока мыслей и городского шума резко ослабевает до полного исчезновения, и ты начинаешь понимать, как, в сущности, мал человек и как короток его век. «Из праха вышли — прахом станете». На дне ямы лежало несколько пистолетных гильз. И они легко могли означать, что до меня кто‑то здесь уже прошёл до конца этот путь — его прямо здесь застрелили и прикопали. Мысль о бренности человеческой жизни именно в яме приобретает совершенную, законченную форму. Ты уже находишься под землёй, и закопают ли тебя сейчас здесь, или всё‑таки ты поднимешься на поверхность — становится вопросом не праздным, но исключительно актуальным.
Переформатирование сознания, которое испытываешь там, трудно с чем‑либо сравнить — возможно, что‑то похожее чувствуют те ребята, которые добровольно, за большие деньги закапываются в землю в гробах. В моём случае платить не понадобилось — Всевышний милостью своей всё организовал без моего участия.
Сидя в яме, я думал о любимой дочери. Как сказал один из наших командиров: «Когда меня поставили к стенке, стою и думаю — я копейки никогда не украл — а меня расстреляют за воровство. Как стыдно дочери будет!» Подтверждаю — мои мысли были почти точно такими. Но мысли о близких придавали сил. И кроме того — полная уверенность в своей невиновности. Помню, когда один из тамошних бойцов, судя по экипировке и уверенному поведению, подошёл к краю ямы, и, передёрнув затвор «макарова», пообещал, что сейчас: «Застрелит как собаку!», я поднялся, широко перекрестился — ещё стал левым боком, чтобы пуля сверху попала в сердце, наповал — и ответил: «Стреляй! Я умру невиновным!» После Великой Отечественной войны командир легендарного партизанского отряда Медведев назвал книгу о своих бойцах «Люди с чистой совестью». Лично для меня участие в боевых действиях в Новороссии стало «моментом истины» — я всё время чувствовал, что делаю правое дело, делаю с полной самоотдачей, и нахожусь в гармонии со Всевышним и самим собой. Это и есть «чистая совесть». Именно в яме ощущение чистоты своей совести и убеждения в своей правоте достигло своего пика, и оставалось таким почти до конца войны.
Сидя в яме в ожидании расстрела, помню, нацарапал на твёрдой глинистой стене три буквы — «ДНР». Это было естественно: мы встали сражаться за правое дело и готовы, если надо, умереть за него. Очень обидно, если от рук своих, — но на войне такое бывает. Помните трагическое стихотворение времён Отечественной:
По своим, по своим артиллерия бьёт.Недолёт, перелёт и опять недолёт…
На следующий день меня пару раз допросили. Не могу не отметить добрым словом людей, с которыми общался в ходе допросов, — психологи хорошей квалификации, они по моим реакциям в разговоре сделали правильные выводы. Кроме того, как я понимаю, были проанализированы мои контакты в телефоне, мои связи и так далее. Ну и немалое значение сыграли мои находившиеся на свободе друзья, прежде всего, моя любимая Ангел, которые пошли по инстанциям с требованиями «разобраться». Как бы то ни было, уже на следующее утро я был на свободе.
Однако за время пребывания в яме произошёл ещё один интересный эпизод, влияние которого на дальнейшие события трудно переоценить.
С «боевых» приехали ребята. Тогда произошёл уникальный бой, когда взвод наших, безо всякой бронетехники, атаковал карательный батальон противника, находившийся на базе в населённом пункте. С формальной точки зрения, это было безумие — взвод не может атаковать батальон, находящийся в обороне. Однако «безумием» были подвиги и Гастелло, и Матросова, и двадцати восьми панфиловцев. С Божией Помощью наши забили этих сатанинских тварей, только убили больше восьмидесяти, не считая раненых. И теперь один из бойцов, сидя на краю ямы, рассказывал мне подробности. Он глядел сквозь меня «потусторонним» взором человека после тяжёлого боя, который я не раз потом буду встречать в глазах тех, кому удалось вернуться и кто только что оставил ТАМ своих друзей.
