Юрий Евич - В окопах Донбасса. Крестный путь Новороссии
На следующий день меня пару раз допросили. Не могу не отметить добрым словом людей, с которыми общался в ходе допросов, — психологи хорошей квалификации, они по моим реакциям в разговоре сделали правильные выводы. Кроме того, как я понимаю, были проанализированы мои контакты в телефоне, мои связи и так далее. Ну и немалое значение сыграли мои находившиеся на свободе друзья, прежде всего, моя любимая Ангел, которые пошли по инстанциям с требованиями «разобраться». Как бы то ни было, уже на следующее утро я был на свободе.
Однако за время пребывания в яме произошёл ещё один интересный эпизод, влияние которого на дальнейшие события трудно переоценить.
С «боевых» приехали ребята. Тогда произошёл уникальный бой, когда взвод наших, безо всякой бронетехники, атаковал карательный батальон противника, находившийся на базе в населённом пункте. С формальной точки зрения, это было безумие — взвод не может атаковать батальон, находящийся в обороне. Однако «безумием» были подвиги и Гастелло, и Матросова, и двадцати восьми панфиловцев. С Божией Помощью наши забили этих сатанинских тварей, только убили больше восьмидесяти, не считая раненых. И теперь один из бойцов, сидя на краю ямы, рассказывал мне подробности. Он глядел сквозь меня «потусторонним» взором человека после тяжёлого боя, который я не раз потом буду встречать в глазах тех, кому удалось вернуться и кто только что оставил ТАМ своих друзей.
Он мне говорил о том, что наши подъехали на «КамАЗ» ах, спешились в цепь и закидали противника ВОГами, а потом пошли в атаку. О том, что противника обуяла паника — стрельба была беспорядочной, и целый батальон не мог отбиться от нашего «бешеного» взвода. Что укронацисты отчаянно орали по рации, вызывая на подмогу стоявшие совсем рядом части ВСУ, а те, пылая «исключительной» симпатией к карательным батальонам, даже не пошевелились. Что одного из наших застрелил лежавший в поле вражеский снайпер. Снайперюгу, мерзкого мутанта, всего покрытого татуировками в виде свастики, даже не застрелили — такая тварь не заслуживает свинца. Его зарезали как свинью, тотемное животное хохлотварей.
Он говорил о своём друге — достойном и весьма состоятельном человеке, который вчера шёл рядом с ним, а сейчас лежит вон там, накрытый брезентом. Несколько тел, под брезентом цвета хаки, были незримыми молчаливыми свидетелями нашего разговора, подтверждением правдивости всего сказанного. Мне было страшно стыдно перед этими ребятами — что их уже нет, а я сидел в яме, когда они за нас сражались.
Интересным был его рассказ об охоте на вражеские группы ДРГ. С непритворным изумлением он сказал: «Не знаю, какую там боевую химию они там жрут, но это просто поразительно: мы их преследуем по пятам, «по зрячему», до нас — меньше километра, и при этом в каждом населённом пункте, через который они проходят, они умудряются хоть одну женщину, да изнасиловать! Я бы ещё понял после взятия населённого пункта — когда ликование тебя просто переполняет, и времени впереди — немерено, но когда смерть дышит в затылок…».
И на всю жизнь я запомнил, как он мне сказал: «У меня было высшее образование, я был богатый человек — начальник участка на шахте. Я всё бросил, продал имущество, чтобы купить оружие, и пошёл защищать родную землю!» Храни тебя Господь, брат — надеюсь, ты жив и здоров поныне!
Решение переводиться в строевые подразделения я принял ещё раньше, но именно за эти несколько дней, в обществе этих выдающихся людей, моё решение приобрело прочность железобетона.
И второе. В ходе дальнейших боевых действий от самых разных людей я слышал много нелестного о подразделении «Восток». Многое из этого — горькая правда, кое‑что — ложь и преувеличение. Но я стараюсь всегда думать о людях как можно лучше, и потому лично для меня «Восток» — это открытые лица этих честных воинов и накрытые брезентом тела их ушедших в Валгаллу товарищей. Будьте здоровы, братишки, и пусть Удача в бою всегда будет на вашей стороне!..
После произошедшего Вадик принял решение на какое‑то время спрятать нас с Ангелом — пока страсти не утихнут, а нам не подберут подходящее для службы подразделение. С этой целью нас спрятали в пригородах Донецка, на даче одного из наших друзей. Заодно получился такой непродолжительный вынужденный «отдых» от всего, что было. Телефоны и компьютер мы не включали, имея неплохое представление о возможностях электронной разведки противника. Изучали окрестности, тренировались, я слушал рассказы Ангела о первой чеченской кампании, жадно впитывая боевой опыт. С одной стороны, это был «отдых для нервов», с другой стороны — весьма относительный: я страшно переживал, что там развёртываются боевые действия, и без моего участия. Когда читаешь в мемуарах, как наивно рвалась в Отечественную войну на фронт молодёжь, боясь, что «без них война закончится», — это выглядит наивным. Однако, когда ты сидишь в саду, слушаешь пение птичек, и всем телом чувствуешь, как на твоей родной земле, совсем недалеко от тебя, в нескольких десятках километров, кровожадный дракон войны развёртывает своё тяжелое, громыхающее тело — спокойно сидеть просто невозможно.
Тогда же произошёл самый первый бой в аэропорту, на тот момент — самый знаменитый в окрестностях Донецка. Подробности легко можно найти в Интернете, а сам я, поскольку не принимал в нём участия, особо много о нём говорить не могу. То, что наши тогда понесли тяжёлые потери — вполне закономерно. Противник нашпиговал аэропорт и прилегающие окрестности отборными подразделениями, выставил многочисленные минные поля, располагал большим количеством тяжёлого вооружения. Среди его войск было много военнослужащих блока НАТО — они позиционировали себя как бывшие военнослужащие, на данный момент наёмники, но сколько из них на тот момент находились на действительной военной службе — я не знаю.
Сам аэропорт был прекрасно укреплён, его строили ещё в советские времена с расчётом на то, что он должен выдержать ядерный удар. Огромные подземные галереи, убежища, везде железобетон.
А у наших против всего вышеперечисленного — лёгкое стрелковое и максимум гранатомёты. Понятно, что при таких условиях штурмовать его предстояло очень долго и трудно, и заплатить цену исключительно высокую. Так и было впоследствии. А вся кровь того, самого первого штурма — это только первые капли последующего, многомесячного жертвоприношения, когда по чуть‑чуть наполнялась кровью чаша на весах Фемиды войны. И только после того, как она наполнилась, вровень с самым краем, она медленно скользнула вниз, к Победе, и аэропорт стал наконец‑то нашим.
Из многих рассказов о том, что тогда произошло в аэропорту, я процитирую только один. Со слов нашего бойца: «Когда был бой в аэропорту, на вышке сидели твари‑нелюди — снайперы‑европейцы. А на взлётке стояли зенитки, и с них срочники ВСУ шпарили по нам. И вот расчёт одной зенитки навёл её и как дал по вышке с европейскими снайперами! Ребят убили, но вышку они успели расколошматить вдребезги! Молодцы, наши ребята — хоть и из ВСУ, а самый последний поступок в их жизни был — как положено у православного воина. За веру свой живот положили, уничтожив европейских нелюдей‑захватчиков, сколько успели. Царство небесное им, а чёрные души наёмников‑европейцев, я надеюсь, Всевышний отправит прямиком в ад, где им и место…»
За время недельного отдыха произошло только одно яркое событие, достойное упоминания. Лично я страшно люблю поплавать — это одна из моих основных слабостей. И когда мы гуляли в окрестностях, набрели на несколько озёр — их хорошо видно, если ехать на машине по трассе, из Донецка на Макеевку. Сели на берегу загорать — и обратили внимание на то, что вскоре невесть откуда взявшийся вертлявый молодой человек в спортивном костюме несколько раз прошёл мимо нас, буквально в нескольких метрах. Мысль, что это может быть наблюдатель противника, показалась дикой из‑за его нарочитой наглой заметности. Как там у Юлиана Семёнова в его знаменитой книжке про Штирлица: «Он не мог даже предположить, что эти два дегенерата окажутся контрразведчиками — по его убеждению, наблюдение должно быть скрытным, нельзя привлекать к себе внимание». Точно так же рассудили и мы.
Он ушел, и мы полезли в озеро, купаться. А когда вылезли из воды — из‑за холмика на нас уставились угрюмые рыла трёх молодых людей. Решительно и уверенно они тронулись с холмика прямо на нас, вниз — расстояние было десятка два метров, на пятачке пляжа не было ни прохода куда‑либо, ни кого‑то или чего‑то кроме нас. Было совершенно очевидно, что по нас они и пришли.
Ангел достала нож и бросила: «Плыви на тот берег!» Я достал свой и ответил: «Вместе — до конца! В этой жизни и всех следующих!»
Сказать, что я захотел тогда драться — это ничего не сказать. Есть такое выражение «жажда крови» — я его ощущаю буквально, когда во рту становится чуть солоно — мерещится, что он уже наполнен кровью врага, а верхняя губа сама поднимается вверх, обнажая клыки. Ангел — тем более подраться далеко не дура. В такой момент человек всё чувствует и понимает без слов. Они мигом поняли наш настрой, притормозили, и боком, обходя нас, ушли за соседний холм. Мы незаметно проследовали за ними. Там они остановились и начали совещаться — с одной стороны, есть приказ на нас, с другой стороны — страшно. Вероятно, надо было на них наброситься и всех жестоко убить. Но я пишу только правду — мы сами тихонько отступили и незаметно растаяли в лесу. Жалею ли я, что мы тогда не ввязались в схватку? Честно говоря, нет. Ситуация была неясной, у них могло оказаться оружие, вплоть до огнестрела, наконец присутствовала микроскопическая вероятность, что это были просто намеревавшиеся «вмазать» самогона именно вот на этом клочке земли невиноватые ни в чём местные мужики. Ненависть к врагу — святое чувство, но она должна всегда быть взвешенной.
