Сергей Дубавец - Русская книга
У расейскім войску панавала палачная дысцыпліна. За якую- небудзь дробную правіну салдат мог атрымаць дзве-тры тысячы ўдараў палкай i памерці на месцы.
Расейскія ўлады вялі сапраўдную вайну ca стараверамі — людзьмі, якія хацелі захаваць у праваслаўных цэрквах старыя малітоўныя кнігі і абрады. Старавераў палілі, выкопвалі з магілаў i кідалі сабакам.
Памешчыкі ў Расеі мелі бязьмежную ўладу над сваімі сялянамі. Сялянаў называлі рабамі. Ix i іхных дзяцей было забаронена вучыць грамаце. Гаспадары мелі права ссылаць ix у Сібір, засякаць бізунамі да сьмерці, прадаваць, назаўсёды разлучаючы мужа з жонкаю, маці зь дзецьмі. Пецярбурскія i маскоўскія газэты друкавалі аб'явы аб продажы, дзе людзі стаялі ў адным пераліку з пародзістымі сабакамі.
Ад царскага беззаконьня, ад голаду i зьдзекаў у Вялікае княства Літоўскае штогод уцякалі тысячы людзей. Цэлымі вёскамі на бела- рускія землі перасяляліся стараверы. У сярэдзіне XVIII стагодзьдзя ра- сейскі ўрад патрабаваў ад Рэчы Паспалітай вярнуць мільён уцекачоў».
«Законы аб'яднанай дзяржавы Рэчы Паспалітай, куды, як мы памятаем, уваходзілі Польшча i Вялікае княства Літоўскае, давалі ча- лавеку значна больш правоў i свабоды, чым у Расеі. Аднак правы гэ- тыя мелі пераважна паны — шляхта. Праўда, шляхты ў Вялікім кня- стве было шмат. На шэсьць-сем сялянаў прыпадаў адзін шляхціц. Многія з такіх «паноў» адрозьніваліся ад сялянаў толькі тым, што на- сілі шаблю i ганарыліся сваім гербам. Тым ня менш, гэта былі неза- лежныя людзі, якія вырашалі мясцовыя i агульнадзяржаўныя справы, засядаючы на соймах. Соймам называўся зьезд шляхецкіх дэпутатаў.
У нашай дзяржаве, як i раней, мірна жылі побач людзі рознай веры. Тут па-ранейшаму дзейнічаў Статут Вялікага княства Літоўскага, пра які ў нас ужо ішла падрабязная гаворка».
Словом, для желания добровольно «интегрироваться» у тогдашних белорусов не было никаких оснований. Поэтому «интеграция» произошла «в принудительном порядке», что вызвало в Беларуси три крупнейшие антироссийские восстания.
Книга заканчивается последним таким восстанием, которым руководил Кастусь Калиновский. Именно после этого восстания многотысячными потоками хлынула в Беларусь волна чиновников-админис- траторов. Эти потоки не остановила в последующем ни Октябрьская революция, ни II мировая война, ни послевоенные годы. Наоборот, каждый раз находился повод для нового массового «братского» прилива администрации — то советской, то «на помощь» после войны, то постсоветской. Приезжали, конечно, и серьезные ученые, и деятели культуры, и простые работяги, которые становились частью нашего народа, уважая его традиции и устремления. Наш разговор не о них. Речь об идеологической администрации.
Последней волной такого приезда из России и отмечен период правления Лукашенко. Типичный представитель этого потока — господин Заметалин, карьера которого не отмечена и малейшим созидательным деянием — запрещает сегодня белорусские издания, возрождая ту систему уничтожения книг, которая существовала при Сталине или Гитлере в 30-е годы. Сначала автора клеймят в прессе, потом книгу запрещают, потом запрещенные книги сжигают на костре.
Впрочем, обнадеживает то, что эта ретроспективная власть — не вечна. Слишком невечна, чтобы горевать о запрещенной ею книге вместо того, чтобы поздравить Владимира Орлова с его очередной авторской удачей, а всю нашу культуру с ценным приобретением.
ВІЛЬНЯ — WILNO — VILNIUS
Дневник переселенца
КРЕДО
Когда-то все было проще. Еще не наступил «конец истории», нравственность выглядела определенно, а суждения имели цель, и можно было попасть в десятку, которая тоже была. Твой успех имел общественное значение, и для счастья требовалось так мало, совсем ничего. Например, чтобы какое-то твое слово или даже какая-нибудь приставка проскочила цензуру… А поражение было поражением. И добровольный уход из жизни тоже был актом, исполненным общественного значения. То есть, если даже во всем этом и не было никакого смысла, то было значение. Строители строили, крестьяне сеяли, а писатели писали не для смысла, а для общественного значения.
Но значение что-нибудь значило лишь до тех пор, пока было всеобщим. Когда же оно утратило свой тотальный характер, наступило время разлада и конфликтов, суть которого как раз и видится мне в том, что значение лишено смысла, а смысл — значения.
Например, возникают новые национальные государства. В этот процесс хорошо вписались вчерашние коммунисты. Ведь коммунизм и патриотизм методологически близки своей детерминированностью и однозначностью. А тут приходят люди с надписью «гражданское общество» на транспаранте, толкуют о правах человека. И начинается конфликт значения со смыслом, то есть популизма с плюрализмом. Одни требуют новой — национальной — сознательности, а другие твердят о праве каждого на свою собственную несознательность. Аргументы первых восходят к чистоте крови, аргументы вторых — к учету реалий. Но и первое и другое слишком перепутаны, чтобы кого- то убедить. Не хватает чего-то третьего, через что мог бы утвердиться смысл. И я думаю, что если это не что-то исходное, общепринятое и однозначное, то, может быть, — модель?
ГОРОД
Этот город имеет как минимум три названия: Вильня, Вильно и Вильнюс. Первое — женского рода — белорусское. Второе — среднего — польское. Третье — мужского рода — литовское. По-русски, в зависимости от власти в городе, употребялось то польское (что, кстати, типично для русских названий белорусских городов — Минск, Брест, Гродно, Новогрудок…), то литовское. Словом, она-оно-он. Совокупность родов — вот что такое этот город. И эта модель. Если смотреть на нее сквозь ракурс только одного рода — неизбежна унификация, и модели не видно. Тем не менее, споры идут именно о праве одного рода. Выходит, это споры за право не видеть?..
Польский поэт, лауреат Нобелевской премии, профессор Чеслав Милош родом из этих мест. Недавно он написал: «Литовцы, также как и поляки, склонны подчеркивать западный характер Вильна, и действительно, архитектурно город принадлежит к среднеевропейской зоне. Но, возможно, несправедливо при этом забывается его более давняя история… Как столица Великого Княжества Литовского, с большой колонией православных купцов, Вильно более долгое время принадлежало скорее к восточной орбите, о чем свидетельствует большое количество церквей. Кстати, литовские историки должны установить, откуда взялось название Вильнюс и когда оно впервые было употреблено. Ни Вильнюс, ни Вильно не являются старыми названиями города, в хрониках выступает Вильна или Вильня, от реки Вильни».
Морфологические споры хороши до тех пор, пока выводы из них не простираются на плоскость реальной политики. Поэтому я все же рискну употреблять тройное название — Вильня-Вильно-Вильнюс. Или просто — Город.
Этот город для разбора национальных конфликтов — весьма удачная модель. Здесь не доходит до крови, так как учитываются реалии. Точнее, предупреждаются. Еще нет цельной концепции сосуществования различных национальных групп, а она уже осуществляется. Конечно, она не идеальна. Но именно это и интересно. Это вообще интереснее, чем ежедневные сводки убитых и накопление ненависти в сердце.
Значения сходятся, как неприступные стены, а смыслы могут взаимопроникать. Все несущественное — несущественно в вечном городе. Если ты, конечно, способен осознавать эту вечность. Наш Город — не Рим, но вечность его отнюдь не метафорична. Ведь это наша вечность, ощутимая.
Впрочем, наиболее ощутимая вечность для каждого ограничена его личным опытом.
КОНЕЦ 60-Х
Первый раз я попал сюда где-то в конце 60-х. На машине своего приятеля родители забирали меня из санатория «Беларусь» в Дру- скениках. На Минск ехали через Вильню-Вильно-Вильнюс. Машину поставили в центре и отправились смотреть город.
Лето… До последнего времени такие прогулки в выходные были весьма популярны у минской публики. Потому ли, что собственная историческая среда была в послевоеные годы уничтожена? Или потому, что здешний климат был «западнее» (в смысле культуры и уюта)? А может, была в этом ностальгия по собственному национальному бытию, внутренней свободе и человечности? Генная потребность обезличенных, стандартизированных, идеологизированных белорусов?.. Скорее, все это вместе и привлекало минчан в Город. Тогда же, в конце 60-х, Город показался мне большим и непривычно детализированным. Ведь сам я был меньше, а мой ампирный сталинский Минск — крупнее.
Нас не учили, что Вильня-Вильно-Вильнюс имеет какое-то отношение к Беларуси, как, впрочем, не говорили и о том, какое отношение к ней имеем мы сами. Между тем еще в 1918 году была написана статья литератора и политика Антона Луцкевича «Два центра». Публикация появилась тогда же на страницах виленской белорусской газеты «Гоман».
