З. Зорина - О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?

Этот эксперимент продемонстрировал, что если «указание», т. е. протягивание руки к желаемому объекту, подкрепляется, то обезьяна свободно и правильно им пользуется. Н. Ю. Войтонис формировал у обезьян указательный жест в условиях, когда они должны были прибегать к взаимопомощи для получения приманки. Каждая из двух обезьян, сидевших в соседних клетках, имела в своем распоряжении веревку, с помощью которой могла подтянуть кормушку с приманкой, но кормушка при этом оказывалась не около ее клетки, а около клетки соседа. Обе обезьяны не сразу, но начали использовать указательный жест для побуждения партнера к действию. Эти опыты не были завершены из-за смерти Н. Ю. Войтониса, но даже промежуточные результаты показали, что, как подчеркивает Н. А. Тих, в случае нужды «запасной ум» обезьян (выражение А. Н. Северцова) проявляется в таких формах поведения, которые лишь слабо или совсем не обнаруживаются в обычных условиях существования.

«Большой интерес представляет овладение обезьянами „указательным“ жестом и применение его во взаимоотношениях друг с другом в качестве побуждающего момента. Сочетаясь с обычными приемами побуждения, применяемыми обезьянами в стадных условиях жизни — дотрагивание, подталкивание, — он становится одним из способов взаимного контакта на расстоянии. Конечно, его использование ограничивается рамками экспериментально созданной ситуации. Исчезнет она — исчезнет и жест, так как он не даст соответствующих результатов при отсутствии животных, обладающих способностью реагировать на него. Но эксперименты показывают, что уже у низших обезьян заложены те биологические предпосылки, которые обусловили появление и развитие у предков человека новых форм сотрудничества при переходе их к трудовой деятельности» (с. 265).

Надежда Александровна знала об опытах Гарднеров. Она считала, что достижения Уошо ничем не отличаются от того, чем овладели в ее опытах низшие обезьяны. Она полагала, что все эти жесты являются «языком» только для экспериментаторов и за ними не следует искать аналогии с речью человека. Эту точку зрения можно понять, учитывая, что в момент написания книги были опубликованы самые первые шаги Уошо в овладении амсленом.

В целом, Н. А. Тих пришла к выводу, что «на стадии приматов до человека использовались почти все возможности коммуникативной функции общения, но нет никаких признаков наличия семантической функции, вместе с появлением которой можно говорить о зарождении речи» (с. 26).

Предпринимались и другие попытки общения с обезьянами с помощью выработки отдельных жестов. В 1980-е годы такое исследование провела Г. Г. Филиппова (см. ФИЛИППОВА 1990, 2004) на орангутанах Московского зоопарка. В частности, она научила их жестам «ПИТЬ», «КОНФЕТА» и определенному «указательному» жесту, когда они хотели получить какой-нибудь предмет. Именно этот жест самец-орангутан применял в процессе решения задачи в настольном лабиринте, когда для извлечения приманки ему требовалось сначала одно орудие, потом другое.

Исследование способности орангутанов к использованию и изобретению нетипичных для вида жестов показало, что, возникнув как способ общения, они могут быть применены для организации психического отражения действительности и деятельности субъекта. Г. Г. Филиппова рассматривает эту способность как одну из предпосылок развития в антропогенезе человеческого мышления. Наиболее интересный результат этого исследования состоит в том, что орангутаны продемонстрировали особую форму научения — направленное ожидание показа способа действий. «На определенном этапе научения они усваивали, что должны что-то делать с руками, и, не помня, что именно, протягивали их экспериментатору. При этом показ самого способа деятельности экспериментатором отражается как образец, который надо освоить» (ФИЛИППОВА 2004, с. 480). По мнению автора, это можно рассматривать как предпосылку возникновения в антропогенезе принципиально нового способа приобретения опыта — усвоение готовых способов деятельности — и перестройки на этой основе всего онтогенеза.

Эти и некоторые другие работы, близкие по времени к «языковым» экспериментам, были разрозненны и не получили достаточной известности и дальнейшего развития. Тем не менее, они показали принципиальную готовность шимпанзе и других антропоидов усваивать некоторое количество знаков и пользоваться индивидуально приобретенными средствами общения или, говоря более точно, некоторым небольшим набором приобретенных неакустических сигналов. Однако настоящий ответ на вопрос о наличии у животных некоего прообраза языка человека требовал другого уровня анализа — использования не отдельных жестов или каких-то других заменителей слов, а целой языковой системы, которая воспроизводила бы базовые свойства символического языка человека.

От отдельных жестов — к языкам-посредникам

Прежде чем приступать к описанию экспериментов, необходимо договориться о терминах. Это представляет определенные трудности, т. к. феномен «говорящих» обезьян выходит далеко за рамки большинства устоявшихся представлений. Как же правильно называть ту систему коммуникации с человеком, которую осваивают обезьяны, чтобы избежать утверждения, что это естественный человеческий язык, но в то же время показать, что это нечто в корне отличное от естественных языков животных?

Спектр определений оказывается достаточно широк. Так, Р. и Б. Гарднер называют своих подопытных животных «language-trained Aimpanzees» и пишут о формировании у них «language skills» ‘языковых навыков’, об обучении их «sign language» ‘знаковому языку’ (GARDNER & Gardner 1971). Д. Примэк и С. Сэвидж-Рамбо обсуждают «preverbal language competence» ‘довербальные языковые способности’ (PREMACK & PREMACK 1972; SAVAGE-RUMBAUGH 1984). В то же время широко употреблялись выражения «освоение языка» и «язык обезьян», как будто по умолчанию принято, что речь идет именно об усвоении языка человека, а не о пользовании собственным видоспецифичным языком естественного общения шимпанзе.

По мере развития исследований и накопления сведений терминология менялась. Например, C. Сэвидж-Рамбо в первые годы использовала для своих статей очень осторожные названия: «Acquisition of functional symbol use» и «Verbal behavior» (1984). Но в конце 1980-х годов, по мере того как становилось все более очевидным, что обезьяны не просто отвечают условными реакциями, а используют символы (сравним, например: «Ape language: From conditioned response to symbol», 1986), у нее появляются формулировки: «Communication, symbolic communication, and language» (1987), «Ape language: comprehension of vocal speech and syntax» (1988), «Language acquisition in a nonhuman species» (1990), «Symbol comprehension and learning» (1998).

В отечественной литературе также существуют различные варианты для обозначения этого феномена. Первый фундаментальный анализ исследований этой проблемы был сделан Евгением Николаевичем Пановым в его книге «Знаки, символы и языки» (1980, 2005), которая выдержала уже пять изданий. Е. Н. Панов употребляет такие термины, как «языковое поведение», «вербальное поведение», «языковые способности», «потенциальная способность пользоваться знаками-символами». Они представляются нам адекватными и достаточно корректными, и в дальнейшем мы будем использовать именно их. Амслен и йеркиш мы будем называть языками-посредниками. Этим термином обозначают системы коммуникации, одинаково искусственные и для человека и для животного, которые являются относительно простыми аналогами языка человека и обладают его базовыми свойствами. Они воспроизводят его основную структуру, но реализованы с помощью более доступных для животных и не требующих тонкой артикуляции средств — жестов, выбора жетонов, нажатий на клавиши компьютера и др.

Как мы уже упоминали, существуют разнообразные определения и критерии языка, выбор которых может зависеть от задачи, стоящей перед исследователем. Вопрос этот не так прост, как это может показаться. Американские авторы столкнулись с ним, когда попытались сравнить «лепет» овладевающего жестовым языком шимпанзе и лепет начинающего говорить ребенка. Оказалось, что в тот период еще не существовало точных количественных критериев того, с какого момента, с какой стадии детский лепет можно считать речью. Исследователи процесса становления речи у детей исходили из естественного предположения, что дети все равно раньше или позже научаются говорить и лепет переходит в полноценную речь. Однако для строгого сравнительного анализа речи ребенка и шимпанзе такие критерии были необходимы.

На разных этапах изучения этой проблемы исследователи обращали внимание на разные ее аспекты, поэтому мы попытаемся обобщить их и кратко перечислим, каким критериям должно удовлетворять коммуникативное поведение, чтобы можно было считать, что обезьяна овладела хотя бы элементами человеческого языка.