Надежда Мандельштам - Об Ахматовой

Сноски Н.Я. в тексте даются подстранично, тогда как неавторские примечания идут в сквозной нумерации в конце книги.

Переписка Н.Я. Мандельштам печатается по следующим источникам:

– письма А.А. Ахматовой Н.Я. Мандельштам – по оригиналам в фонде О.Э.Мандельштама в Файерстоунской библиотеке Принстонского университета (Принстон, США), Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме в Санкт-Петербурге и Российского государственного архива литературы и искусства в Москве;

– письма Н.Я. Мандельштам А.А. Ахматовой – по оригиналам в фонде А.А. Ахматовой в Рукописном отделе Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге и собрании А. Каминской, Санкт-Петербург (телеграммы из этого собрания оказались недоступными и печатаются по тексту первой их публикации);

– письма Н.Я. Мандельштам Е.К. Лившиц – по оригиналам в фонде Е.К. Лившиц в Рукописном отделе Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге;

– письма Н.Я. Мандельштам Н.Е. Штемпель – по оригиналам в архиве составителя;

– письма Н.Я. Мандельштам Н.И. Харджиеву – по оригиналам в собрании Н.И. Харджиева и Л.В. Чаги в архиве Городского музея Амстердама (Голландия);

Все письма из переписки Н.Я. Мандельштам с Е.К. Лившиц и Н.Е. Штемпель, подавляющее большинство писем из ее переписки с Н.И. Харджиевым, а также отдельные письма и телеграммы А.А. Ахматовой к Н.Я. Мандельштам публикуются впервые.

Составление и вступительная статья – П.М. Нерлера.

Подготовка текста – П.М. Нерлера (письма Н.Я. Мандельштам Е.К. Лившиц), П.М. Нерлера и С.В. Василенко (воспоминания Н.Я. Мандельштам «Об Ахматовой», письма А.А. Ахматовой Н.Я. Мандельштам, переписка Н.Я. Мандельштам с Н.И. Харджиевым и с Н.Е. Штемпель) при участии Н.И. Крайневой (письма Н.Я. Мандельштам А.А. Ахматовой).

Комментарии – П.М. Нерлера (воспоминания Н.Я. Мандельштам «Об Ахматовой», переписка Н.Я. Мандельштам с Н.И. Харджиевым и Н.Е. Штемпель, письма Н.Я. Мандельштам Е.К. Лившиц, письма А.А. Ахматовой Н.Я. Мандельштам) при участии Н.И. Крайневой (письма Н.Я. Мандельштам А.А. Ахматовой).

Аннотированный указатель имен – П.М. Нерлера и С.В. Василенко при участии Н.И. Крайневой.

Археографические принципы публикации писем таковы.

Источники текста и сведения о первых публикациях указываются в каждом конкретном случае отдельно.

Описки в тексте исправляются без оговорок, семантически значимые особенности сохраняются (например, «вас» с маленькой буквы или «чортов» через «о» – своеобразное «наследие» О.М.). Авторские однократные и двойные подчеркивания даются первые – курсивом, вторые – полужирным курсивом.

Письма в приложениях даются в хронологическом порядке, неавторский текст при публикации – курсивом.

Конъектуры и датировки писем и телеграмм на основании почтовых штемпелей и служебных отметок даются в прямых скобках, предположительные даты и другие сведения – в угловых. Зачеркнутые слова или части слов не показываются.

Примечания даются отдельно к корпусу книги и к каждому из четырех разделов переписки.

В книге приняты следующие сокращения имен основных персонажей: О.М. – Осип Эмильевич Мандельштам, Н.Я. – Надежда Яковлевна Мандельштам, А.А. – Анна Андреевна Ахматова и Н.Х. – Николай Иванович Харджиев. Кроме того, используются аббревиатуры и библиографические сокращения (см. их перечень в конце книги).

Составитель считает своим приятным долгом от всего сердца поблагодарить всех, кто помог ему при подготовке настоящей книги, – Е. Бабаеву, Р. Баранцева, С. Василенко, М. Вахтеля, Л. Гейро, Н. Гордину, М.Б. Горнунга, Ю. Живову, Д. Заславского, И. Иванову, С. Ивич-Богатыреву, Г. Иманзе, В. Исакович, Н. Крайневу, А. Курилкина, А. Ласкина, О. Ласунсгого, В. Литвинова, Е. Мачерет, Т. Муштавинскую, А. Наймана, А. Наумова, А. Немировского , Л. Николаеву, В. Перельмутера, Н. Поболя, А. Попова, Н. Попову, И. Сиротинскую, Д. Скемера,Н. Струве, Г. Суперфина, Р. Тименчика, В. Черныха, О. Шамфарову, Н. Шапиро, В. Шкловскую, Б. Фрезинского и Ю. Фрейдина. Отдельное слово – о Евгении Пермякове, основателе и директоре «Нового издательства», трагически погибшем 12 мая 2007 года. Он был инициатором и горячим энтузиастом этой книги, и мне вдвойне больно сознавать, что она выходит без него.

Павел Нерлер Москва-Фрайбург, декабрь 2006 – ноябрь 2007

Надежда Мандельштам Об Ахматовой

I

Надпись на книге: «Другу Наде, чтобы она еще раз вспомнила, что с нами было»1.

Из того, что с нами было, самое основное и сильное – это страх и его производное – мерзкое чувство позора и полной беспомощности. Этого и вспоминать не надо, «это» всегда с нами. Мы признались друг другу, что «это» оказалось сильнее любви и ревности, сильнее всех человеческих чувств, доставшихся на нашу долю. С самых первых дней, когда мы еще были храбрыми, до конца пятидесятых годов страх заглушал в нас всё, чем обычно живут люди, и за каждую минуту просвета мы платили ночным бредом – наяву и во сне.

У страха была физиологическая основа: хорошо вымытые руки с толстыми короткими пальцами шарят по нашим карманам, добродушные лица ночных гостей, их мутные глаза и покрасневшие от бессонницы веки. Ночные звонки – «пока вы мирно отдыхали в Сочи, ко мне уже ползли такие ночи и я такие слышала звонки»2, топот сапог, «черные вороны» – а кто там? – болван, дежурящий на улице не для того, чтобы узнать что-нибудь дополнительное о нас, а просто с целью пугнуть и окончательно запугать.

Ночью в часы любви я ловила себя на мысли – а вдруг сейчас войдут и прервут? Так и случилось, оставив после себя своеобразный след – смесь двух воспоминаний3.

Кроме физиологии была и другая сторона, вроде как нравственная. В 38-м мы узнали, что «психологические методы допроса» отменены и «там» перешли на «упрощенный допрос»4, то есть просто пытают и бьют. А.А. сказала: «Теперь ясно – шапочку-ушаночку и – шасть!» И мы почему-то решили: раз без психологии, больше бояться не надо – пусть ломают ребра…

Но вскоре она передумала: как так не бояться? Бояться надо – мы же себя не знаем: а вдруг нас сломают и мы чорт знает чего наговорим, как такой-то, такой-то и такой-то, и по нашим спискам будут брать, и брать, и брать… В самом деле, откуда людям знать, как они будут вести себя в нечеловеческих условиях? Я многому научилась от нее и этому тоже: Господи, помоги, ведь я даже за себя поручиться не могу…

Больше всего А.А. боялась «непуганых». В наших условиях это самые опасные люди. «Непуганый» лишен сопротивляемости. Если «непуганый» попадает в их лапы, он по глупости может загубить всех родных, знакомых и незнакомых. Родители, охраняя детей, растили их в неведеньи, а потом могли сесть родители, оставив «непуганого» на произвол судьбы, или садился сам «непуганый», милый человек с открытой душой, или наконец – никто не садился – повезло ж людям! – и «непуганый» ходил по улицам и по домам, разговаривая по своему разумению, а иногда даже писал письма или вел дневник, а расплачиваться за его идиотизм приходилось другим. Для нас «непуганый» был хуже провокатора: с провокатором хитришь, и он понимает, в чем дело, а «непуганый» смотрит голубыми глазами, и его не заткнешь.

В наши дни только страх делал людей людьми, но только при условии, что он не влечет за собой низкой трусости. Страх был организующим началом, а трусость – жалкой сдачей позиций. Этого мы себе позволить не могли, да, правду сказать, такого искушения у нас не было.

В самые страшные годы А.А. всегда первая приходила в дома, где ночью орудовали «дорогие гости». Это про них: «И всю ночь напролет жду гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных»5. Недавно я спросила у Таточки, дивной красотки, отстукавшей на свое счастье только пять лет без повторных приговоров, но со всеми последующими изъятиями, непрописками, капканами и лишениями: «А она пришла?» – «Конечно, – ответила Таточка. – Сразу же… Первая… Мы еще не успели убрать…» – «А кто сказал, что теперь надо иметь только пепельницу и плевательницу – ты или она?» – «Конечно, она», – удивленно ответила Таточка.

Эта прелестная женщина, вдова Л., символизирует для меня бессмысленность и ужас террора – нежная, легкая, трогательная, за что ей подарили судьбу? Вот уж действительно женщина как цветок – как смели отравить ей жизнь, уничтожить ее мужа, плевать ей при допросах в лицо, оторвать от маленького сына, которого она уже никогда не увидела, потому что и он погиб, пока она гноилась на каторге в вонючем ватнике и шапочке-ушанке. За что? Это жертва в угоду идее о том, что мир надо переделать, чтобы сделать всех людей счастливыми, и такая великая задача посильна только сверхчеловеку, окруженному сильными людьми, – это вариант сверхчеловека, только по второму сорту, которым всё можно. Чего только не сделаешь из любви к людям…