Анатолий Безуглов - Встать! Суд идет
Проехав две остановки, Циркач вышел. За ним Доцент. Здесь Виктор узнал причину странного поведения шефа: оказывается, в ювелирном Николаю не понравился один «колхозник», который показался ему сотрудником уголовного розыска. Чтобы разойтись с ним, Циркач и проделал заячью петлю.
Теперь они решили заглянуть в радиомагазин. Вначале подошли к отделу, где продают батарейки для приемников. Узнав, что «Элемент-373» стоит 17 копеек, Циркач направился к кассе и пристроился за пожилой женщиной с коричневой сумкой в руках…
Получив свою батарейку, Циркач положил ее в карман и теперь уже не спускал глаз с этой женщины. Но держался от нее на расстоянии, стараясь не попадаться ей на глаза. Она — в универмаг, Циркач — за ней, она — в обувной отдел, он — следом…
А когда Галина Федоровна на выход пошла не одна, а вместе с полной женщиной, Циркач от злости стал про себя матерно ругаться. Положение осложнялось. Надо было решать — пасти старуху дальше или бросать? Циркач решил не отступать, уж больно заманчивой была коричневая сумка.
Женщины — в троллейбус, воры — за ними. Когда одна из них, та, что с сумкой, стала проталкиваться вперед, а другая задержалась возле кассы, Циркач понял, что теперь дело в шляпе, а точнее — в технике, которой он владел безукоризненно. На следующей остановке воры вышли и тут же сели в такси, приказав шоферу везти их за город на садовый участок, где стоял домик матери Шанина, от которого у него были ключи.
Доцент на ощупь чувствовал, что сегодня куш достался им приличный, не то, что вчера, но оказавшаяся при подсчете сумма превосходила даже его ожидания: четыре тысячи сто десять рублей! По две с лишним тысячи каждому. При этом Доцент не понял, то ли в шутку, то ли всерьез Циркач проверил — не припрятал ли напарник сотню-другую. Но, кроме вчерашней десятки, в карманах Доцента ничего не было. Однако обнаруженный червонец дал повод прочитать новому другу очередную нотацию: свежий улов не рекомендуется носить в карманах — а вдруг кто переписал номера дензнаков, запомнил купюры и тому подобное. Если нужны деньги на расходы, надо брать из резерва, а эти — свеженькие — пусть подождут в укромном месте своего дня, или в крайнем случае «переплавить» их на другие купюры…
— Да, конечно, шеф! — сиял от радости Доцент, все еще не веря такой быстрой и легкой удаче. — Понимаю. Точно.
Следуя строго законам конспирации, Циркач взял у Доцента хозяйственную сумку, насыпал из ведра в нее яблок и вернул сумку обратно.
— А теперь езжай на хату, вези гостинцы на этой же тачке, — кивнул он на ожидавшую машину с шашечками на боках. — Сегодня можешь повеселиться от души с девчонками. Завтра тоже. Потом сутки на отдых. И не вздумай в этот день пить! А в пятницу сгоняем по маршруту. Поработаем с недельку хорошенько, а потом рванем на море. Покупаемся, позагораем, как все порядочные люди… — сказал Циркач и похлопал по плечу своего счастливого напарника. У него было прекрасное настроение. Он понимал, что его авторитет в глазах Доцента теперь был недосягаемо высок. Да, свое дело он знает туго. Не зря Циркачом прозвали.
Когда такси скрылось за поворотом, Шанин поднял руку, остановил черную «Волгу» и, сунув шоферу четвертной, попросил его отвезти в район новостроек, где жила Зинка Рудановская с маленькой Шурочкой-дочкой. Познакомился он с Зинкой две недели назад, в баре. В тот же вечер она пригласила его к себе домой, Шурочка в то время находилась в детском саду — она там на пятидневке. Но потом, в воскресенье, он увидел эту славную девочку, ходил с ней в кино и даже купил ей эскимо на палочке, за что Шурочка поцеловала его в щеку и спросила:
— А можно я тебя буду называть папа Коля?
Шанин промолчал, не зная что ответить белокурой девочке, которой так хотелось иметь папу… А она продолжала:
— И ты теперь будешь приходить за мной в «Колобок». Правда?
— Буду, конечно, буду, — ответил Шанин и взял девочку на руки. Глядя на нее, он почувствовал, как в глубине души что-то вздрогнуло, защемило. И он впервые в жизни подумал о семье, своих детях… «А что, если и в самом деле Зинке сделать предложение?» — пронеслось в голове и тут же споткнулось о вопрос: «А если она узнает, что я вор?»
Но Рудановская не интересовалась ни его профессией, ни его заработками… О семейной жизни на будущее разговора тоже не заводила. Она просто радовалась, когда он приходил, жил у нее день, а то и два, или забегал на несколько минут, оставляя на хранение свои свертки, сумки, дипломаты… И что подкупало его — это порядочность Зинки, которая никогда не заглядывала в эти свертки и сумки, не проверяла их содержимого, в чем он убеждался не раз. И еще у нее одна замечательная черта — не интересовалась, чем занимается Шанин и откуда у него деньги.
Вот и на этот раз Зинка встретила Шанина широкой улыбкой и нежными объятиями.
Хорошо бы сейчас взять ее и махнуть в ресторан, отвести там душу, но Шанин оставался верен себе — осторожность и еще раз осторожность.
Не считая, он достал пачку денег и сунул их в руки Зинке, что означало: сбегай за коньяком, закусоном и не мелочись.
Конечно, сегодня он мог бы позволить себе погулять широко с друзьями, но он всегда помнил о недремлющих ментах. И потому не раз говорил Доценту: чем шире компания, тем больше шансов завалиться. А ему, Циркачу, в свои двадцать пять лет ох как не хотелось иметь третью ходку! То ли дело свобода: хочу — гуляю. И Шанин гулял. Всю ночь. Уснул только под утро. Когда проснулся, день подходил к концу. Зинки не было — значит, сегодня работает во вторую смену. Ушла, не успев убрать со стола.
Шанин умылся. Принял холодный душ, но головная боль не проходила. Попробовал перекусить — не хотелось. Подошел к зеркалу: жеваная физиономия, щетина на щеках и помятая рубашка раздражали его. Скорее на улицу, на воздух! Пройтись бы немного, подышать… Но в таком виде? Нет, не годится, обратишь на себя внимание.
Схватив такси, Шанин поехал домой. Надо было привести себя в порядок.
Итак, остаток среды и весь четверг Циркач отдыхал. Что же касается младшего инспектора уголовного розыска городского управления внутренних дел старшего сержанта Владимира Николаевича Коваленко, или просто Володи, как его называли друзья по службе, то он в тот день, в среду, казалось, тоже имел право на отдых — его с утра принимали кандидатом в члены партии. Точнее, после того, как за него на собрании первичной партийной организации проголосовали единогласно, прошло уже две недели, а теперь решение полагалось утвердить на заседании бюро районного комитета партии. Ожидая приглашения в просторной комнате райкома, Владимир волновался, как перед экзаменами на аттестат зрелости. Может быть, даже сильнее. А когда пригласили в зал заседаний и он увидел там своего секретаря парткома, на душе стало спокойнее. После анкетных данных и рекомендаций кто-то из членов бюро райкома заметил:
— Не молод?
— Молод, — ответил секретарь парткома, — всего двадцать три года ему. Но не зелен. Армию отслужил, да и у нас в управлении уже более двух лет. Зарекомендовал себя. Даже знаком «Отличник милиции» награжден.
— За что же, если не секрет? — поинтересовался первый секретарь.
— Гроза карманников. Только в прошлом месяце семь жуликов задержал…
— Неужели у нас в районе столько карманников? Не перевелись еще? — удивился член бюро, работавший директором крупнейшего в области завода.
— Наша группа действует на территории всего города, — ответил Коваленко и добавил: — А карманники, к сожалению, еще не перевелись. Без работы сидеть не приходится. Боремся…
— И правильно делаете, — поддержал первый секретарь райкома.
Об этой беседе в райкоме Володя Коваленко рассказал друзьям, которые сердечно, от души поздравляли его с важным событием в жизни.
Коваленко не привык к своему новому, отутюженному костюму, надетому по случаю такого торжества, и чувствовал себя в нем как-то неуютно. Хотел пойти домой переодеться, но в это время его вызвали к майору Кузякину, возглавлявшему группу, которая должна ловить и обезвреживать карманных воров. Кроме майора, в нее входило еще пять оперативников, в том числе и старший сержант Коваленко.
Но в кабинете начальника группы присутствовало не пять оперуполномоченных, а шесть. Шестой — Бородин Григорий Тимофеевич — по документам числился бывшим сотрудником этой группы. По тем же документам старший лейтенант Бородин вот уже полтора года находится на заслуженном отдыхе, значится пенсионером. Но, вопреки бумажкам, все это время он исправно, как и прежде, являлся на службу. Вначале над ним шутили, уговаривали «жить спокойно», «ковыряться на участке», но потом поняли: их усилия тщетны. Григорий Тимофеевич просто не представлял себе жизнь без службы в уголовном розыске, которому отдал тридцать пять лет из шестидесяти. А если отнять четыре года фронтовых, то получалось, что другой жизни он не знал и не желал знать, даже слышать о ней не хотел. Коммунист с августа сорок первого, один из старейших коммунистов во всем городском управлении. И когда Григорий Тимофеевич дал старшему сержанту Коваленко рекомендацию в партию, Володя не скрывал своей радости и гордости. Выступая на общем собрании коммунистов, Бородин подробно рассказал о том, как они с комсомольцем Коваленко много раз вместе участвовали в операциях и как молодой оперативник честно выполняет свой служебный долг, какой он добрый, отзывчивый… «С таким можно идти не только на карманника, но даже на фашиста!» — заключил свое выступление Григорий Тимофеевич под общий одобрительный гул собрания.
