Николай Александров - Мы из розыска…
Лет через пять, после полного курса спецподготовки, Константин, превозмогая себя, начинал в шестой или седьмой раз осматривать комнату, где в кресле едва умещалось располневшее от тепла и времени тело молодого самоубийцы. Выскочив в очередной раз под насмешливыми взглядами коллег «на секундочку» в туалет, Константин, весь зеленый, начинал осмотр в восьмой раз…
Вспыхнувшая фотовспышка ослепила, заполнила резким мертвенно-белым светом техэтаж, осветила склонившегося над стариком Григорьева, уходящего назад, к люку, Локтева…
— Алексей! Подожди! Не надо понятых! — неожиданно закричал Игорь Михайлович.
— Локтев! Срочно! «Скорую»! Пульс прощупывается! Живой, однако, еще… Не опоздать бы… Эхма! — Его движения были быстрыми, суетливыми…
Локтев, чертыхнувшись, ринулся к выходу, быстро перевалил через трубу, под ногами зазвенела отлетевшая в сторону банка, сложившись вдвое, он не вылез, а скорее выпал из злополучного люка наружу. Грохот входной двери подъезда возвестил о том, что Алексей побежал на улицу к телефону-автомату.
«Зря! — подумал Константин. — Надо было стучаться по квартирам… Хотя… — он посмотрел на часы. — Десять вечера — могут и не пустить. Поздновато!»
— Давайте, ребята, быстренько сообразим какую-нибудь подстилку… — Григорьев сбросил свое пальтецо. — Надо его переложить и нести к выходу…
— Ты ему сначала лекарство какое дай… — нехотя начал расстегивать куртку следователь. — Врач все же!
— Кабы знать, — в сердцах выругался Григорьев. — Мне лекарства иметь не положено. Не тот профиль… Вожу с собой на всякий случай нашатырь. Так он здесь ни к чему…
— Перекладывать-то его можно? — поинтересовался Константин. — Хуже не будет?
Вопрос остался без ответа. Старика быстро, но достаточно осторожно подняли с пола, переложили на пальто Григорьева и медленно, стараясь не делать резких движений, поволокли к перегородившей путь трубе. Атласов, так и не решившийся снять свою красивую куртку со множеством «молний», нес позади чемоданы экспертов. Старика положили на трубы. Он лежал на подстилке лицом вверх, и его наконец-то можно было рассмотреть. Рыжая, давно нечесанная и нестриженная борода рассыпалась поверх ветхого джемпера…
Григорьев и Снегирев переползли через горячую коммуникацию, снова взялись за края пальто-подстилки и понесли старика к люку.
— Кладем! — скомандовал Григорьев, опуская ношу на цементный пол.
— Дальше пока не понесем. Холодно! Дождемся «скорой»…
Алексей осмотрелся — на полу мусор, остатки цементного крошева, невесть откуда взявшаяся листва деревьев, обрывки газет, окурки… Он подошел к люку и выпрыгнул наружу.
— Далеко, Константин? — из окошка высунулся Атласов.
— Пройдусь по квартирам. Может, у кого валидол или нитроглицерин есть… — Он шагнул в сторону лестницы.
— Валидол? — переспросил Атласов. Он аккуратно, стараясь не испачкаться, спускался вниз по решетке. — Думаешь, поможет?
— Что-то делать надо!
— Я думаю, — отряхивая брюки от пыли, сказал следователь, — домой топать надо… Убийство не подтвердилось, смерти, как таковой, нет. Чего терять время! По крайней мере, всем тут торчать нечего…
— Что предлагаешь?
— Кого-нибудь оставляем, чтобы дождался «скорой», записал бригаду — помер, фамилии, для справки и подстраховки, а остальные — «дранг нах хауз»! Нечего здесь пыль глотать…
— Бросим на пальцах?
— Я остаюсь… — долетел голос Григорьева. — Мне надо остаться, я врач.
— Ну, вот и прекрасненько. Пошли, Константин?
Снегиреву не понравилась атласовская постановка вопроса, но ссориться с прокурорскими — дело никчемное…
— Идите, Вячеслав Захарович… — спокойно, не объясняя своего поступка, сказал Снегирев и решительно пошел вверх по лестнице: ему было жаль оставлять Григорьева и Локтева, все же приехали вместе.
Дверь в квартиру открылась после долгого, непрекращающегося, требовательного звонка. На пороге стояла полная женщина в цветастом халате. Из комнаты доносился приглушенный голос телекомментатора. Матч был в самом разгаре. Женщина, не задавая лишних вопросов, вынесла Снегиреву цилиндрик с валидолом. Отделив одну таблетку, он поблагодарил женщину, а она на прощание окинула его подозрительным взглядом — слишком не походил на сердечника этот розовощекий мужчина.
Атласов уже ушел.
— Игорь, — позвал Константин медика, — я валидол принес…
Григорьев не успел ответить, так как за спиной Снегирева громко бухнула дверь, и, окутанный морозным облаком, вошел запыхавшийся Локтев. Внешне он был как всегда уравновешен и деловит — разве только сбившаяся на затылок шапка да распахнутая куртка говорили о спешке.
— Так, мужики, все сделано!
— Какой назвал адрес? — из люка показалась голова Григорьева.
— Улица Пояркова, дом сорок пять, третий подъезд. Ситуацию обрисовал, попросил побыстрее…
— Молодец. Спасибо тебе… — поблагодарил Григорьев.
— Как он там?
— Дышит.
— Отлично! — Локтев достал из кармана мятую пачку «Явы» и вытащил сигарету. — Тут такое дело… Позвонил в дежурную часть — для меня работа появилась… Если не возражаете, — в голосе послышались извиняющиеся интонации, — я побегу. Справитесь втроем?
Григорьев не стал ему говорить, что Атласов уже ушел. Промолчал и Константин, подумав о том, что, конечно же, интереснее посмотреть матч в прямой трансляции, чем слушать информацию о нем в утреннем выпуске «Маяка».
— Ну, я тогда побегу, мужики… — Алексей неуверенно протянул руку Константину. — До завтра!
— Счастливо! — Прощание получилось вялым.
— Запиши, Костя, номер бригады врачей… Надо подстраховаться на всякий случай — вдруг помрет бичина…
После ухода Локтева в подъезде воцарилась столь глубокая тишина, что опять стало слышно, как капает вода из стыков труб да натужно с хрипом дышит старик. Алексею показалось, что, почти как в самолете при наборе высоты, ему заложило уши.
— О-о-о-о-л! — взорвался вдруг подъезд всеобщим ликованием. Звуки летели сверху, с боков, многократно отражались от застуженных стен дома.
«Интересно, кто забил? — подумалось Константину. — Хорошо бы, если наши… Динамовцам очко не помешает!»
— Вита брэвис! — громко, отчетливо произнес Григорьев со своего места. — Как говорили древние: жизнь коротка!
— Что? — встрепенулся Константин. — Умер?
— Пульс, однако, слабый… Зато дыхание стало ровнее…
— Слушай, Игорь, а что будет, если он сейчас решит отдать швартовы и фью-ю-ю… Пока вчетвером были — жил, а сейчас возьмет и помрет. Как раз к приезду «скорой»! Чего доброго, по судам затаскают — скажут, что оказали помощь не в полном объеме… И все из-за какого-то проклятого бомжа… Сват он, что ли, брат!
Григорьев с неожиданной быстротой спустился вниз. Вышло это у него так ловко, что Константин удивился, насколько он подвижен и энергичен для своих шестидесяти лет.
— Ну-ка, подвинься… — Григорьев присел на краешек экспертного чемодана. — Давай посидим, покурим… О жизни подумаем.
— Чего о ней думать… — буркнул Константин, решавший в уме сложную задачу — что будет, если старик умрет. Придется отвечать или нет…
— Не скажи, — возразил Григорьев, — думать надо… Жизнь — штука сложная, каверзная…
Поделиться своей точкой зрения на жизнь он не успел — с улицы послышался шум двигателя машины, стук дверцы.
— Ну, вот и приехали… — Константин с облегчением поднялся, с наслаждением потянулся, размял занемевшие ноги.
Общими усилиями старика спустили вниз, положили на носилки. Константин по привычке, автоматически отметил диагноз — кома. По полу покатились в сторону тоненько позвякивающие пустые ампулки из-под лекарств. После укола старика накрыли казенными байковыми одеяльцами. Скрипнув колесиками, носилки исчезли в чреве машины. Прощально мигнув на повороте, «рафик» растворился в морозном тумане.
— Вот и дождались! Пошли по домам… — Григорьев хлопнул Константина по плечу. Дежурство кончилось.
Они медленно, спешить было больше некуда, шли к шоссе.
— Ты что-то хотел сказать… — напомнил Константин. — Помнишь?
— Да… Жили двое мальчишек-одногодков. У одного дома патефон и занавески, а у другого мать работает уборщицей в музее и ничего подобного нет в помине. Ребята, как это водится, на такие вещи внимания не обращают — бегают в школу, гоняют в футбол, девчонок за косы дергают… Только все, что одному дается легко, другой достигает большими усилиями. Да еще незадача — сын уборщицы росточком не вышел. Годам к пятнадцати это сильно заметно стало. Появились разные интересы, у каждого свои друзья. Дружба остыла до такой степени, что закончилась тумаками. Очень, понимаешь, долговязому отличиться захотелось перед новыми приятелями… Окончательно разошлись их пути — удачливый уехал на материк, вернулся через годы уже музыкантом, устроился в театр. Хорошо играл — я не специалист, но и то понимал — первой скрипкой в оркестре слыл. А его неудачливый приятель знай себе тянет с покорностью лямку — может, и работа не по нем, да семью кормить надо, дети опять же появились. И у музыканта дочка родилась. Квартиру от театра получил в самом центре. Жил — дай бог каждому! А потом пропал. Ни в оркестре его нет, ни дома… — Григорьев выразительно щелкнул пальцем по кадыку. — Говорят, пристрастился сильно… Где он? Что с ним? Видели и там, и там… А потом, ближе к зиме, обосновался в рабочем городке, у бани — сидел на лавочке и пытался намузицировать на стакан. Хотели его вернуть, да куда там! Сгреб его однажды дирижер в охапку и домой. А через полгода смерть жены, и все сначала. Дочка, взрослая уже барышня, замуж вышла — отцу условие: либо — либо! Не смог он себя преодолеть…
