Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - Балинт Мадьяр
Схема 7.26: Ущерб для лидера и выработка политики в либеральных демократиях и патрональных автократиях
На схеме ниже мы называем точку, стоящую на вертикальной оси и обозначающую момент, когда лидер начинает терять власть, точкой реакции, так как именно в этот момент правящая политическая элита должна принять меры, чтобы остановить потерю популярности и снизить риски (a) электоральной коррекции и перехода в статус оппозиции либо (b) электоральной / экстраэлекторальной реституции и преследования за преступления, совершенные во время нахождения у власти [♦ 4.3.3.2, 4.4.4]. В этих двух точках, различных для либерально-демократических и патронально-автократических лидеров, может завершиться их политическая карьера. (Поскольку лидеры консервативной автократии тоже не совершают преступлений, недовольство политикой в их случае может привести только к пункту (а), что мало чем отличается от либеральной демократии [♦ 7.2.1].)
Обычно правящая политическая элита в обоих режимах старается действовать в пределах нулевого уровня недовольства и того момента, когда она начинает терять власть. Тем не менее представители власти, хотя и опираются в большой степени на опросы общественного мнения, не располагают всей полнотой информации: они могут ошибаться в оценке результатов своей политики, «порога терпения» людей, а также в определении той точки, когда они утрачивают власть[1155]. Возникает вопрос: что могут сделать лидеры, когда они доходят до точки реакции? В либеральных демократиях, где факторы, вызывающие реакцию людей, могут быть либо намеренными, либо непреднамеренными последствиями публичной политики, очевидная вещь, которую могут сделать представители власти, – это изменить политический курс. Они могут либо (a) изменить политические меры, спровоцировавшие недовольство, на котором оппозиция зарабатывает свой политический капитал, либо (b) проводить другую политику, цель которой успокоить людей и повлиять на их кумулятивное впечатление от деятельности режима. Однако в патрональных автократиях, где последствия публичной политики, вызывающие реакцию, являются непреднамеренными побочными эффектами патрональной политики, верховный патрон может либо (a) изменить политику, либо (b) попытаться расширить свое пространство для маневра с помощью средств публичной власти. С одной стороны, он может добиться этого за счет дальнейшей нейтрализации процесса публичного обсуждения, то есть новых односторонних изменений в избирательной системе, преследования представителей оппозиции или запуска кампаний с монополизацией общественного дискурса с целью его переосмысления[1156]. С другой стороны, верховный патрон может применять насилие, что подразумевает либо собственно государственное принуждение (например, с участием полиции), либо государственное принуждение, отданное на аутсорсинг (например, с участием вооруженных группировок или организованного подполья) [♦ 4.3.5.4][1157]. Какой путь выберет верховный патрон, зависит в первую очередь от двух факторов: (1) насколько важна конкретная политика, и (2) как далеко он готов зайти в нейтрализации публичного обсуждения или применении насилия. Как мы отмечали в Главе 4, уровень насилия в таких странах, как Венгрия, ниже, в основном благодаря ее членству в ЕС, а также из-за низкого порога терпения по отношению к насилию в целом[1158], тогда как, например, в России или Туркменистане насилие как эффективный инструмент власти более доступно их руководству [♦ 4.4.3.2].
В качестве российского ответа на народное недовольство можно привести в пример так называемую «битву за Химкинский лес». Петров и его соавторы сообщают, что в 2004 году «представители правительства обнародовали планы о строительстве новой супермагистрали ‹…› в обход города Химки, который находится недалеко от Москвы. Для этих целей требовалось вырубить лес, который был излюбленным местом отдыха местных жителей и был зарегистрирован как памятник природы, уникальный для столичного региона ‹…›. Местные жители быстро мобилизовались против этого плана, [получив] поддержку некоторых важных союзников, в том числе Михаила Бекетова, редактора газеты „Химкинская правда“. ‹…› Местные власти на протяжении всего этого периода жестоко расправлялись с протестующими. На ранней стадии мобилизации оппозиции они закрыли крупные общественные слушания еще до начала обсуждения. Защитники леса подвергались преследованиям. Была взорвана машина Бекетова, а в ноябре 2008 года он был зверски избит. [Когда протестующим] удалось на время остановить вырубку ‹…›, появилась толпа молодых людей в масках с очевидной целью силой прогнать протестующих. Местная полиция либо не вмешивалась, либо действовала в интересах строительного проекта»[1159]. Хотя история на этом не закончилась, приведенное описание ясно указывает на то, что для подавление социальной оппозиции используется как выполняемое государством принуждение, так и отданное на аутсорсинг. В отличие от этого, одним из примеров изменения политики перед лицом общественной неудовлетворенности является Венгрия. Внезапную мобилизацию в этой стране вызвала попытка обложить налогом интернет-трафик. Хотя этот план так и не был реализован, он взволновал молодые поколения, которые ранее не интересовались политикой, но отреагировали на эту атаку на их личную свободу. В конце 2014 года налог на интернет побудил десятки тысяч граждан выйти на улицы в знак протеста. Эта политическая мера не имела первостепенного значения для Орбана, и к тому же ее введение было плохо подготовлено: запланированные государством налоговые поступления резко превышали ту сумму, которую можно было бы собрать в соответствии с новыми налоговыми параметрами, примерно на 20 млрд форинтов (около 65 млн евро). После того, как этот вопрос вызвал самый массовый митинг против правительства «Фидес», Орбан вскоре решил отказаться от него, укрепив свое положение до того момента, когда он начал бы терять власть[1160]. Подобный случай имел место и в России, когда отмена льгот на транспорт и медицину в 2005 году спровоцировала митинги пенсионеров на улицах Москвы[1161].
Общая мораль предыдущих абзацев в том, что люди имеют значение, причем как для успеха публичной политики, так и патрональной. Как проницательно замечает Чаба, «ни материальные факторы, осмысленные в рамках мейнстримной экономической теории, такие как капитал, труд, земля или инновации как таковые ‹…›, ни воспроизводящие себя правила игры, на которые указывают институционалисты, не дают удовлетворительного объяснения ‹…›. [Вместо этого] ключом к успеху является общественный диалог о системе ценностей. Это ведет к доверию в обществе, признанию ‹…› добродетелей успеха, добросовестности, соблюдению законов и непредвзятому правосудию. ‹…› Эти факторы, подчеркнуто не материальные, а интеллектуальные, обладают предсказательной силой. Наиболее известный тому пример – упадок Китая в позапрошлом веке: хотя китайцы изобрели „все“, от фарфора до книгопечатания, в середине XIX века деградирующее, раздробленное центральное китайское государство изо всех сил пыталось выжить. Тем временем Европа с ее недружественным климатом и частыми войнами начала лидировать, благодаря общественному использованию знаний, основанных на ценностях и меняющихся общественных ‹…› нормах» (выделено
