Надежда Мандельштам - Об Ахматовой

Я всё это сообщаю, чтобы вам было ясно: никогда у Анны Андреевны не было желания лишить вас чего бы то ни было. Был страх смерти, нежелание готовиться к ней (это показывает и состояние рукописей), ужас перед порчей отношений с Ирой.

Теперь об Ириной фразе, что Анна Андреевна не хотела допускать вас к литературному наследству. Единственное, о чем говорила Анна Андреевна, это о вашей неустроенности, о том, что неизвестно, на ком вы женитесь или кто будет вашей «дамой» и как эта «дама» будет относиться к ней и к ее наследству. Она также никогда не заблуждалась насчет литературности Иры и Ани. Еще про Аню она иногда говорила, что у нее проявляется интерес. Но это бывало крайне редко. Зато об Аниной «красоте» очень много. Таким образом, Ирины разговоры носят весьма сомнительный характер. Резанули они меня здорово.

Теперь о Наймане. Его отношение к Анне Андреевне было просто поразительным. Этот человек совершенно бескорыстно отдал ей несколько лет, знал каждую ее строчку, был ей предан, единственный умел ее успокоить, утешить… Так не ухаживают за родной матерью или бабушкой, как он за Анной Андреевной. Кроме того, он единственный в ее окружении не настраивал ее против вас. Наоборот, он ее осуждал (в глаза) за то, что произошло. Я это всё очень в нем ценю. И за это его не переносит Ира. Он один по-настоящему может заняться наследством. Вам бы пришлось для этого бросить свою работу, а Ира и Аня лишены элементарного знания. Лично я Наймана почти не знаю, но видела его с Анной Андреевной и поражалась его чуткости и вниманию. Кстати, он один с ней не сюсюкал и не восхвалял ее. В его обращении с Анной Андреевной было нечто от отношения ушедших товарищей молодости. Кроме того, он действительно знает все записи, стихи и планы последних лет. На месте Анны Андреевны я бы оговорила его права в завещании, как и Ирину долю в деньгах. Убеждена, что ваш долг не дать Ире отстранить его от комиссии.

Кстати, возможна ли была где-нибудь в какой-нибудь стране в мире комиссия по наследству Ахматовой без участия моего и Эммы (пушкинистские бумаги)? Другое дело, что я бы отстранилась, потому что в наших условиях Анна Андреевна боялась сочетания наших имен (в последние годы – зря). Это тот же инстинкт, который не позволял ей жить с каторжником. Но меня развеселило, что в поезде обсуждался вопрос о комиссии: лучшие из них, которые там ехали, мыслят категориями Союза Писателей, а не литературы, и потому им не пришло в голову подумать обо мне. Бог с ними. Но это характерно для нашего времени.

В Москве в Союзе был большой скандал на собрании за то, как увезли Анну Андреевну из Москвы (морг, украденное тело и т. п.). Вот почему Михалков появился на кладбище. Он полетел прямо с собрания: секретариат Союза участвовал…

И еще – мое личное. Я шла по улице одиннадцатого и думала обо всех этих делах. Я произнесла мысленно фразу про вас с упреком Анне Андреевне за ее легкомыслие. И вдруг кто-то о [кликнул] меня по имени. Необычайно отчетливо. Это был голос Анны Андреевны. Жалобный, полный упрека. Если это была галлюцинация, то такой силы, что я до сих пор под ее впечатлением. Измена ли то, что я пишу вам? Не знаю. Писать мне трудно. Но всё же мне кажется, что в истории с завещанием была среда, неразбериха, путаница, что угодно, но не попытка лишить вас наследства, что было бы большим грехом.

Кстати, сообщая мне об уничтожении нотариальной копии, Анна Андреевна заявила: «Мне там (т. е. в конторе) сказали, что этого можно было и не делать: всё равно всё по закону Леве». Она ведь должна была «сохранить лицо» – мол, в старом споре была права она.

Остается еще темным, кто с ней ездил к нотариусу. Толя? Я его не спросила. Он только твердо мне сказал, что завещание уничтожено (копия). У нотариусов есть бланки (копию на руки не дают) об уничтожении. А вдруг она не ездила? Что за слова Иры, что «завещание есть» и «у меня»7. Но Ира тоже ничего не знала, потому что сразу спросила у меня, уничтожено ли завещание.

И еще последнее: не заставила ли ее Ира составить еще одно завещание в свою пользу, которое она потом и поехала уничтожать. Это относится к «у меня». С чем Ира спешила до похорон к нотариусу, когда ее останавливала по телефону Аня?

Мне ясно одно, что жизнь Анны Андреевны из-за вашей судьбы была безнадежно спутанной и трудной. Никогда в нормальных условиях не было бы такой связанности с Ирой. Это всё началось

с выселений из квартиры, когда Анна Андреевна смертельно боялась остаться одна. А потом пошло… Всего этого вы не знаете, а я знаю. Всё это было невыносимо. И всё это и сейчас невыносимо. А Ира, копия Николая Николаевича, тоже была бы другой в нормальных условиях, потому что именно зависимость от нее Анны Андреевны в период выселения из Шереметевского дома дала ей такую власть. Но биографией А.А. комиссия заниматься не будет. Н.М.

Лева! Вы сами понимаете, как мне страшно и пусто без Анны Андреевны. Вы, может, один понимаете, как мы были близки.

Во всей этой истории с наследством есть еще один момент: Анну Андр[еевну] надо оправдать. Этим будут заниматься и должны понимать, что это незнание формальностей, страх смерти, страх перед Ирой, невежество юридическое, что угодно, но не желание лишить сына с вашей судьбой наследства. Это правда, и в этом и есть оправдание. Если мое письмо этого не говорит, мы при встрече обсудим, что надо изменить.

Но, кроме того, я хочу, чтобы вы это знали, потому что со всех сторон (Ардовы, Ира) жду клеветы и гадостей. Вам будут врать на мать как угодно. Не верьте, Ира уже врет («не хотела допускать Леву»). Берегитесь, что вас сейчас опять будут ссорить с ней, как при жизни.

Надя

Лева, сообщите, что происходит, я очень беспокоюсь. Не поддавайтесь Ире. Н.М.

Записные книжки последних лет захвачены Аней. Это едва ли не главное. Попали они к Ане случайно (смерть).

Не могли бы вы приехать хотя бы на один день в Москву? У нас есть дела по литературному наследству помимо комиссии.

Сохраните это письмо. Мы потом обсудим с вами кое-что.

Напишите своему дяде.

И хотя все последующие события подтвердили правоту Н.Я., тогда, в марте 1966-го, Лев Николаевич фактически пренебрег ее предупреждением.

В Ленинградском горсуде дело впервые рассматривалось 14 июля 1967 года, и Н.Я. имела случай убедиться в том, что бывает с архивами поэтов, если точно не определен их юридический статус (удостовериться в том, какими бывают «наследники», она успела еще раньше – после смерти «Акумы» ей звонила Ира Пунина). Вся эта история отчетливо показала ей – спасительнице мандельштамовского архива, насколько роковой для архива может оказаться юридическая бесхозность или хотя бы двусмысленность его статуса, сколь бесчестными и хищными могут обернуться иные «наследники», а главное – сколь опасной и губительной может оказаться идея монопольного завладения архивом вообще – причем неважно, кто окажется владельцем – государство или частное лицо. Свое отношение к этому она сформулировала в «Моем завещании», написанном в конце декабря 1966 года, т. е. еще до крайнего обострения отношений с Н.Х. Выход из положения виделся Н.Я. в назначении комиссии из одиннадцати человек и коллегиальном наследовании этой комиссией архива О.М. и смежных прав110.

Что касается суда, то 18 июля, уже по возвращении из Ленинграда, Н.Я. так описывала всё это действо В.Т. Шаламову:

Я проделала всю эту операцию с неслыханным напором и быстротой, но было мерзко и отвратительно до боли. В четверг я выехала в Ленинград. На вокзале меня встретил Бродский, и мы поехали к нему, выпили чаю и в суд. Там уже собрались люди. Пришло человек 20–30, в се знакомые. Среди них Жирмунский и Адмони. Прошла Ира Пунина невероятно зеленая и измученная – ей дорого дались 7 или 8 тысяч, которые она украла111. Все люди, когда она проходила, отвернулись – никто ее не узнал. А все они знали Иру ребенком, большинство было знакомо с ее родителями. Дело по просьбе Иры было отложено112: юрисконсульт Публичной библиотеки в отпуске! (Это туда она продала часть архива.) Допросили только свидетелей, приехавших из Москвы, – меня, Харджиева и Герштейн. Я была первая. Как я понимаю, я дала правильные ответы. Ирина сообщала, что Анна Андреевна ее «воспитывала». Я очень удивилась: суд не знал, что у нее была собственная мать, и мне пришлось объяснять эту дикую ситуацию: жена с ребенком в одной комнате, муж с любовницей в другой, хозяйство общее, как случилось, что они вместе в квартире. Я рассказала… Всё это очень противно. Пришлось говорить и об отношениях с Ирой Анны Андреевны, о том, как ее выгоняли в Москву, и обо всем прочем… О составе архива… Всё гнусно беспредельно, во всем виновата Анна Андреевна, и она ни в чем не виновата…

И далее – о встрече с самим Н.Х.:

Харджиев еле смотрит на меня – оскорблен. Он облагодетельствовал Мандельштама, а я посмела отобрать у него рукописи… Мерзость. Слава Богу, основные рукописи у меня, хотя многого он не вернул. Саша Морозов устраивает мне сцены – неизвестно, на каком основании. Это наследники при моей жизни начинают скандалить. Что же будет после моей смерти? В моем случае речь идет не о деньгах, а о праве распоряжаться. Я нашла ответ. Я готовлю собрание и зову себе на помощь, кого хочу. Если не нравится – пошли вон. Так?..113