Илья Эренбург - Война. 1941—1945
Здравые слова. От себя добавлю: для одних к вешалке, для других к виселице.
14 февраля 1944 г.
Нейтралитет особого типа
В 1938 году один английский журналист задал вопрос генералу Франко: «Можно ли назвать режим, установленный фалангой, фашизмом?» Генерал Франко ответил: «Нет, это режим особого типа».
Генерал Франко напрасно претендовал на оригинальность: режим в Испании чрезвычайно напоминал режим в Германии и в Италии. Города пустели, концлагеря росли, и на кладбищах царило небывалое оживление, а в стране водворилась кладбищенская тишина.
Несколько дней тому назад генерал Франко еще раз торжественно заявил, что он соблюдает «строжайший нейтралитет». Я не знаю, как отнеслись к его заверению ревнители международного права. Но, вероятно, многие испанцы, которые теперь бродят по заснеженным болотам и полям, узнав о божбе генерала Франко, пышно выругались.
Посмотрим, чем заняты строго нейтральные солдаты строго нейтрального генерала. Еще недавно они преспокойно воевали то на Волхове, то под Ленинградом, в Пушкине. Они входили в 250-ю испанскую дивизию. Но вот 18 ноября 1943 года Мадрид передал через Берлин приказ: «Будьте строго нейтральными». Наивный читатель подумает, что после этого испанцы сбросили с себя немецкие шинели, оставили немецкие автоматы и направились домой. Все произошло проще и сложнее. Генерал Эстефан Инфантес действительно уехал в Мадрид, но, уезжая, он призвал своего начальника штаба полковника Антонио Гарсиа Наварро и сказал ему: «Любезный дон Антонио, отныне вы будете командовать нашими бравыми нейтралами, которые, кстати, с сегодняшнего дня входят не в 250-ю испанскую дивизию, а в Испанский добровольческий легион. Вы смените 121-ю немецкую дивизию».
Солдаты выстроились. Капитан Хосе Бермудес Кастра произнес речь: «Англичане недовольны. Официально дивизия возвращается в Испанию. Однако мы остаемся здесь и будем сражаться вместе с нашими друзьями-немцами. Пусть трусы, которые хотят домой, выйдут вперед, но предупреждаю — им не поздоровится. Таких предателей дома ждет хорошая головомойка». Два чудака все же вышли вперед: «Мы не желаем быть добровольцами». Капитан обругал непокорных и послал их, но не в Испанию, а на работы — рыть землю. Остальные поняли, что они — добровольцы особого типа.
Части Красной Армии, прорвав немецкую оборону в районе Волхова, увидели растерянных кабальеро, которые метались по снегу. «Что вы здесь делаете?» — спросили нейтрального Николаса Лопеса. Он ответил: «Увы, воюем».
Конечно, хлеб — это хлеб и нефть — это нефть. Но все же разговоры генерала Франко о «строжайшем нейтралитете» способны удивить даже в наше время, когда люди разучились удивляться.
Воистину, нейтралитет особого типа.
14 февраля 1944 г.
21 февраля 1944 года
Один американец недавно спросил меня: «Что думают русские о будущем?» Я ему ответил: «Нам некогда — мы воюем». В первую мировую войну была пропасть между фронтом и тылом. Фронт воевал, тыл философствовал и развлекался. В Карпатах шли кровавые битвы, в Петербурге спорили об антропософии, о футуризме, о тибетской медицине. Земля Вердена обливалась кровью, в Париже волновались: падет ли кабинет Вивиани и хороши ли декорации Пикассо к балету «Парад». У нас теперь нет тыла: вся Россия — передний край. Миллионы беженцев третий год живут как бы на полустанках. Рабочие Урала или Сибири работают до изнеможения. Машинисты не спят трое суток напролет, ведут сквозь пургу тяжелые составы. Среди развалин Сталинграда девушки кладут по пять тысяч кирпичей в день. Горняки Донбасса восстанавливают изуродованные шахты. В деревнях женщины, старики, дети борются за хлеб. Нет в стране ни отдыха, ни довольства. Россия сжала зубы: она воюет. Она хочет как можно скорей покончить с войной. Наша земля стосковалась по колосьям, и наши сердца стосковались по василькам. Мирный народ, мы воюем с таким ожесточением, потому что мы ненавидим войну.
Было бы грустно, если бы раздел между фронтом и тылом, пропасть непонимания легли между народами. Теперь нет нейтральных стран, но есть страны-фронт и есть страны-тыл. Я вижу город в одном из средних штатов Америки. Вечером люди, встречаясь, толкуют о мировых проблемах. Они спорят, нужно ли ненавидеть врага. Они обсуждают добродетели и грехи далекой Европы. Один из них, уважаемый владелец аптекарского магазина или представитель страхового общества, говорит, что финны всегда платили кредиторам, что генерал Франко спас Испанию от анархии, что французы выродились, что нельзя разрушать Бенедиктинское аббатство, что Германия все же культурная страна, а большевики все же подозрительные экспериментаторы. Он говорит это не особенно серьезно и не особенно убежденно: он говорит об этом, как о пятнах на луне или как о звездных туманностях. Конечно, он остается хорошим патриотом, он радуется и успешным налетам на Берлин, и победам Красной Армии. Он хочет, чтобы Объединенные Нации разбили Гитлера. Он любит добро и справедливость, но он рассуждает как человек в глубоком тылу. Я хочу рассказать ему и его согражданам, что думают русские о будущем, потому что русские, разумеется, думают о будущем, они думают в те короткие часы, когда выпадает досуг. Они говорят об этом в землянках и в блиндажах, в поездах во время длинного пути, после работы.
Они думают прежде всего, что нужно как можно скорей победить. Будущее России, будущее Европы, будущее мира зависит не только от того, как будет одержана победа, но и от того, когда она будет одержана. Что такое будущее? Это дети. Каждый день тысячи детей умирают от голода в захваченной немцами Белоруссии, в Польше, в Греции, во Франции. Миллионы детей, попавшие под рабство немцев, дичают: у них нет ни школ, ни моральных норм, ни ласки. Они растут на базарах, они видят виселицы, они крепятся душой. Что такое будущее? Это живые люди. Они гибнут под немцами. Не лучше ли вместо того, чтобы рассуждать о вырождении Франции, подумать о том, что ее виноделы и садоводы, ее рабочие, ее профессора, художники, писатели умирают — одни в концлагерях, другие в Германии, третьи в темных нетопленых домах? Что такое будущее? Это и прошлое. Конечно, обидно, что Бенедиктинское аббатство было обращено немцами в форт, хотя мне непонятно, почему именно на этом вандализме гитлеровцев сосредоточено внимание мира. Разве немцы не разрушили множества изумительных памятников? Я смею заверить американских друзей, что Новгород, разрушенный немцами, достоин большего внимания, чем Монтекассино. Новгород — это Равенна, это Шартр, это София. Но не лучше ли вместо того, чтобы оплакивать погибшие ценности, подумать о спасении уцелевших? Есть только один способ спасти церковь, музей, город — это удвоить силу атак.
Несколько дней тому назад я слышал радиообзор весьма осведомленного комментатора Би-би-си Юэра. Он сказал: «Русские нас учат — не наносите удара прежде, чем вы не будете вполне готовы». Конечно, каждую военную операцию нужно подготовить. Наши союзники это знают сами. Я думаю, что если русские и учат чему-нибудь друзей, то другому: война не арифметический задачник. Тот, кто готовится, дает время для подготовки и своему противнику. Немцы возлагали огромные надежды на Днепр. Это очень широкая река, ее западный берег крут и неприступен. Я был у Днепра, когда русские его форсировали, я могу заверить, что наши войска перешли эту реку не потому, что они хорошо подготовились к переправе, а потому, что не дали времени противнику как следует закрепиться. Русская пехота, не дожидаясь понтонов, переправлялась на досках, на бочках, даже на плащ-палатках, набитых соломой.
Наступление Красной Армии началось 12 июля прошлого года, и оно продолжается. Двести двадцать пять дней непрерывных боев. Пройдено расстояние, равное пути от Кале до Берлина. Наступление происходит на длиннейшем фронте, равном фронту между Осло и Биаррицем.
Так воюет Россия, и она так воюет потому, что действительно думает о будущем, потому, что действительно хочет мира.
Победы Красной Армии приводят в ярость немцев. Они ведь думали захватить Россию в несколько недель, они ведь давно похоронили Красную Армию. Они сейчас не только обозлены, они растеряны: они не могут понять, как глубоко демократическая, народная армия Советской республики бьет профессионалов войны, специалистов по военным походам, знаменитый рейхсвер. Немецкая военщина — это искусственно выведенная порода. Я убежден, что Рейхенау или Рундштедт детьми играли не в прятки, а в охваты. Они воспитывались на магических словах: Клаузевиц — Шлиффен — Канны — клещи. И вот пресловутые «клещи» попали в руки русских, любимец рейхсвера «котел» оказался на нашей кухне, в этом «котле» только что выкипели десять немецких дивизий. Кто станет отрицать военные качества немецкого солдата? С детства они жили одним: подготовкой к войне. Они в мирное время были не штатскими, но только уволенными на побывку, временно исполняющими обязанности рабочих, приказчиков, скотоводов, пивоваров или философов. Мир не видел столь идеальной армии завоевания, как та, что 22 июня 1941 года перешла наши границы.
