Константин Симонов - Сто суток войны
Майор, задрав гимнастерку, показал мне широкую, в пять пальцев, синюю полосу через всю спину.
Мы вернулись в лагерь редакции, и я весь вечер сидел и думал: как же мне писать? Все происходившее было тягостно. Писать, как было, казалось невозможным. Не только потому, что этого не напечатали бы, но и невозможным внутренне. Хотелось на что-то опереться, на каких-то людей, которые среди всех этих неудач своими подвигами хотя бы как-то вселяли надежду на то, что все повернется к лучшему.
Именно с таким чувством на рассвете следующего дня я и написал свой очерк о Бандурко.
Написал очерк, оставил его ребятам, чтобы передали в «Известия», а сам в то же утро поехал вместе с Сурковым, Трошкиным и Кригером по направлению к Борисову. По слухам, где-то там, под Борисовом, дралась Пролетарская дивизия.
Выехали на стареньком «пикапчике» «Известий». Его вел шофер Павел Иванович Боровков — мужчина лет тридцати пяти, веселый, хитроватый и до невозможности говорливый. В течение часа он укладывал в лежку всякого, кто садился с ним в кабину, заговаривал до смерти. Когда к нему пересаживался следующий, он заговаривал и следующего. Кроме того, у него была своя точка зрения на опасность. А именно — он считал, что опасно ехать только с востока на запад, а с запада на восток можно ехать совершенно безопасно. Поэтому когда он ехал вперед, то боялся самолетов и двигался со скоростью двадцать километров, приоткрыв дверцу, ежеминутно готовый выскочить. Но зато когда ехал обратно, то, считая, что машину, идущую с запада на восток, бомбить не станут, выжимал из своего «пикапа» чуть ли не восемьдесят километров.
Мы сначала двигались по проселку, а потом, за Смоленском, выехали на Минское шоссе и поехали по нему. Само полотно шоссе было по-прежнему сравнительно мало разрушено немецкой бомбежкой. Немцы, несомненно, берегли шоссе как путь своего будущего передвижения. И эта их самоуверенность удручала.
Мы без особых происшествий доехали до развилки, где одна из дорог поворачивает на Оршу и дальше идет на Шклов — Могилев. По этой рокадной дороге шло бешеное движение. Шли целые колонны грузовиков, и двигалось очень много легких танков. Мы переехали дорогу и попали на опушку леса. Там стояло несколько штабных танкеток и размещался штаб 73-й Калининской дивизии.19
Это была еще не принимавшая участия в боях, необстрелянная, но полностью укомплектованная и хорошо вооруженная кадровая дивизия.
Я вспомнил, как именно тут, когда ехал в июне из-под Борисова, впервые увидел наши регулярные войска. Я спросил, с какого числа стоит здесь дивизия, и мне ответили, что с двадцать седьмого. Значит, ее я и видел.
Пока мы сюда добрались, была уже середина дня. Трошкин пошел фотографировать оборонительные работы. Перед лесом, на открытом месте, тысячи крестьян рыли огромный противотанковый ров. Вернувшись оттуда, Трошкин стал снимать бойцов в лесу за чтением газет, которые мы привезли из редакции. Я впервые с удивлением видел, как работает фотокорреспондент. До сих пор я наивно представлял себе, что фотокорреспондент просто-напросто ловит разные моменты жизни и снимает. Но Трошкин десять раз пересаживал бойцов так и эдак, переодевал каски с одного на другого, заставлял их брать в руки винтовки. В общем, мучил их целых полчаса. Меня поразила и удивительная любовь людей сниматься, и такое же удивительное их терпение. Потом я к этому, конечно, привык.
Здесь же, в лесу, стояла и дивизионная газета. Среди сотрудников редакции оказался умный еврейский мальчик, хорошо знавший стихи и, должно быть, сам писавший их. Мы разговорились с ним о стихах и о том, кто из поэтов где сейчас оказался и что пишет. Весь этот разговор был каким-то странным, ни к чему.
Со съемками и за разговорами довольно долго провозились, потом стали выяснять, что стоит там, впереди, ближе к Борисову, где, в частности, находится Пролетарская дивизия. Нам ответили, что эта дивизия входит в состав другой армии, а где эта армия и где ее штаб — здесь никто не знает. Знают только, что они впереди. А дивизия, в которой находимся сейчас мы, входит в состав другой армии, стоящей вдоль дороги, влево и вправо от Минского шоссе, и должна здесь ждать немцев и встречать их прорвавшиеся части.
В дивизии говорили, что высшим командованием решено дать здесь немцам новое Бородинское сражение и остановить их здесь. Не знаю, говорило ли так высшее командование или самим людям хотелось так говорить, чтобы успокоить себя, но во всяком случае, как мы убедились в течение этого дня, здесь было много техники, все, что положено, кроме тяжелых и средних танков. Было много противотанковой артиллерии, пушки торчали за каждым пригорком и кустиком.
Были отрыты окопы полного профиля, подготовлены противотанковые рвы. Мосты впереди были минированы, дороги — тоже. Здесь немцы действительно должны были наткнуться на ожесточенное сопротивление.
Очевидно, именно поэтому они потом, в десятых числах июля, и не пошли сюда, а, прорвавшись южнее, у Шклова, обошли эту линию обороны. И частям, находившимся здесь, пришлось выходить из окружения.
Мы решили заночевать в дивизии, а утром ехать дальше, к Борисову.20 Хотя впереди обстановка была неизвестна, но не хотелось возвращаться назад и искать штаб армии, в котором, впрочем, нам тоже могли не сказать всего того, что нам было нужно.
Перед темнотой штаб дивизии, где мы остановились, стал перебираться в другое место. Вместе с ним двинулись и мы. Сначала проехали километра три по шоссе по направлению к Борисову, потом свернули в лес налево и по лесной дороге двинулись в глубь него, выбравшись на маленькую лесную полянку.
Когда ехали к лесу, к его опушке, справа была видна незабываемая картина. Низкие холмы, облитые красным светом заката, темно-зеленые купы деревьев около маленькой красивой деревни. По гребню холма мальчишки гнали лошадей. Над крышами курился тонкий дым. Мирная картина срединной русской природы. Даже трудно представить себе, до какой степени все это было далеко от войны.
В лесу, куда перебрался на новое место штаб дивизии, было темно и сыро. Лес был густой и старый. Что-то пожевав наспех, мы наломали еловых веток, накрыли их плащ-палатками и легли рядом со своим «пикапом».
Утром проснулись рано и сейчас же выехали на шоссе. Сначала справа и слева по шоссе были видны артиллерийские позиции, потом увидели артиллеристов, очевидно, занимавшихся разметкой будущих площадей обстрела. Они ходили со своим артиллерийским инструментом и были очень похожи на каких-нибудь студентов-геодезистов. Дальше было пусто. Кое-где возле шоссе — воронки, следы крови. Но трупов не было: их уже убрали.
Проехали шестьдесят, шестьдесят пять, семьдесят километров. В одном месте, налево от шоссе, около церковки увидели три тяжелых орудия, стоявших не на позициях, а прямо у церковной ограды вместе со своими тягачами. Остановили машину и пошли туда, чтобы хоть что-нибудь узнать, но артиллеристы знали не больше нас. Им приказали стоять здесь, и они стояли. Они сказали нам, что впереди только что была сильная бомбежка. Вдребезги разбита зенитная батарея.
В самом деле, когда мы проехали еще немножко вперед, увидели эту разбитую батарею. У одной из пушек длинный хобот ее был разодран так, что трудно себе представить, как это могло случиться с железом. Проехали еще километров десять. Вдруг в редком лесу налево увидели каких-то военных. Съехали с дороги, свернули в лес, из которого нам стали отчаянно кричать, чтобы мы поскорее замаскировали машину.
В лесу был хаос. Треть деревьев кругом вывернута или сломана. Весь лес в воронках, а люди почти в истерическом состоянии после только что кончившейся чудовищной бомбежки.
Наконец нашли какого-то капитана. Он сказал, что там, впереди, отступают и у него во время бомбежки погибло много людей, что они сами только что сюда отступили и попали под бомбежку, что они не знают, где командир полка. Мы спросили его, есть ли впереди какие-нибудь части, хотя бы отступающие. Он сказал, что да, впереди есть части Пролетарской дивизии.
Мы снова выехали на шоссе. Сурков благоразумно советовал не ехать дальше, не выяснив, что происходит там, впереди. Я и Трошкин спорили с ним. Не потому, что мы были такие храбрые: очень уж тошно было возвращаться без всякого материала. Кроме того, мы с Трошкиным еще питали тогда наивное представление, что раз мы едем вперед из штаба армии, значит, видимо, впереди — штаб дивизии, потом — штаб полка, а потом уже — передовые позиции. Нам казалось, что все это представляет собой несколько линий — первую, вторую, третью, которые нам нужно все проехать, прежде чем мы столкнемся с немцами.
Сурков в ответ на наши возражения промолчал, а мы с Трошкиным вслед за этим, смеясь, стали говорить о Боровкове, который едет на запад со скоростью двадцать километров, а на восток — со скоростью восемьдесят. Как потом оказалось, Сурков, не расслышав вначале нашего разговора, принял эту шутку на свой счет и закусил удила — решил назло нам не останавливаться, пока мы сами не запросим.
