Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - Балинт Мадьяр
Сила горизонтальных сетей ослабляется двумя факторами: (1) разделением ресурсов власти, о котором мы писали в конце Главы 4 и которое устанавливается для того, чтобы предотвратить концентрацию власти в руках клиентов [♦ 4.4.3.2], и (2) уничтожением горизонтальных отношений и заменой их вертикальными (патрональными) иерархическими цепочками. Последнее является важным свойством порядков ограниченного доступа в целом и приемных политических семей в частности [♦ 3.6.2].
Практика контроля снизу вверх – это фактически оборотная сторона кооптации снизу вверх, то есть системы вознаграждений и наказаний, применяемых чьими-либо общинными сетями сильных связей. По словам Леденёвой и Баез-Камарго, тогда как «кооптация снизу вверх работает на основании принадлежности к группе, [а] отношения поддерживаются за счет ожидания взаимных услуг или обоюдной симпатии ‹…›, контроль осуществляется через апелляцию к стыду и угрозы репутационного ущерба. ‹…› „Желание отдать должное“ своему сообществу – ключевая мотивация чиновников, которые хотят сохранить свой статус и добиться лояльности и уважения»[758]. Та практика, которую описывают авторы, применяется за пределами посткоммунистического региона (в Танзании)[759], но внутри региона она наиболее ярко прослеживается в китайских сетях гуаньси[760]. Однако в трех исторических регионах патрональные автократические режимы встраивают в ведущую политическую элиту семейные сети ее членов (не включая при этом других людей), но в то же время ограничивают то, насколько член приемной политической семьи может поддерживать своих родственников. Как отмечают Леденёва и Баез-Камарго, хотя российскому чиновнику «предоставляется некоторая степень безнаказанности», он должен быть «осторожен, чтобы не потерять чувство меры, а также должен консультироваться с начальником, быть лояльным, а самое главное, прозрачным при предоставлении откатов начальству, коллегам и подчиненным. За региональными „каналами“ неформально, но ревностно следят. Как показывает российская практика, „государственных чиновников ловят не за воровство, а за то, что они воровали слишком много для своего положения“»[761]. Это опять же способствует стабильности режима и действительно навязывается сверху при дискреционном устранении крыши, если это необходимо [♦ 3.6.2.5]. В этом смысле контроль над семьей снизу вверх заменяется контролем над приемной семьей сверху вниз[762].
Далее авторы описывают третью модели управления – маскировку. Эта модель используется для того, чтобы вводить в заблуждение иностранных акторов, в особенности западные правительства, которые привыкли анализировать институты в условиях отделенных друг от друга сфер социального действия, и поэтому фокусируются на их формальной структуре, а не на фактическом функционировании [♦ Введение]. Даже такие НПО, как Transparency International, указывают на «неспособность» государств бороться с коррупцией [♦ 5.3.4.1] и рекомендуют лидерам режима ужесточить формальные правила для государственных чиновников и ослабить их для граждан[763]. Смысл этих рекомендаций заключается не столько в том, что политики могут воспользоваться ими в качестве одной из форм борьбы с коррупцией: скорее считается, что они вынуждены будут воплотить их в жизнь, потому что иначе международные акторы, другие страны и глобальные инвесторы не будут сотрудничать с этим режимом[764]. И хотя иногда эти меры по борьбе с коррупцией принимаются[765], на деле они часто становятся тем, что Леденёва и Баез-Камарго называют «креативными фасадами», то есть приемлемой ширмой, скрывающей неприемлемые практики[766]. Они пишут, что «[существует] множество примеров, когда власти выступают с эмоциональными заявлениями о противодействии коррупции и даже предпринимают для этого серьезные правовые и институциональные реформы, за которыми следует очень мало реальных действий. Антикоррупционные кампании часто проводят во время избирательных кампаний, в периоды кризиса или при усилении давления со стороны международных доноров, и поэтому они являются свидетельством того, что дискурс о коррупции и борьбе с ней используется в качестве прикрытия, позволяющего преследовать узкие политические интересы»[767]. В более широком смысле, демократический фасад патрональных автократий является наиболее характерным креативным фасадом, что означает, что автократы разработали методы установления фактических автократических режимов без открытых репрессий и с формально демократическими институтами [♦ 4.3, 6.3]. И хотя этот факт признается политологами, и в частности гибридологами, они продолжают анализировать верховных патронов в тех же координатах, что и западных популистов[768], и называют их партии «правящими», по аналогии с любой популистской партией власти[769]. На самом деле, верховные патроны – это пользующиеся, а не управляемые идеологией популисты [♦ 6.4.1], тогда как их партии – это лишь приводные ремни, которые не принимают никаких значимых решений и только исполняют волю неформальной патрональной сети [♦ 3.3.8].
Это подводит нас к понятию «скрытой конституции», которое Леденёва и Баез-Камарго описывают как «ситуацию, в которой формальные конституционные полномочия не всегда отражают реальные механизмы власти. ‹…› Игра на главной сцене и за кулисами, манипулирование идентичностями, использование посредников или подставных лиц и создание виртуальной реальности»[770]. В Главе 4 мы касались неформальных теневых практик патрональных сетей, которые превалируют над формальными институтами [♦ 4.3.4], а также на основании работы Хейла мы поясняли, для чего действительно нужна формальная конституция, а именно: для распределения власти и выполнения сигнальной функции [♦ 4.4.2.2]. В свою очередь, в Главе 3 мы рассматривали политических и экономических подставных лиц, которые необходимы для функционирования патрональных автократий и не требуются в либеральных демократиях или коммунистических диктатурах [♦ 3.3.3, 3.4.3]. Некоторые акторы, которых можно было бы назвать политиками по западным стандартам, то есть в соответствии с их формальным положением, на практике, неформально не обладают в условиях патрональной автократии автономией и низведены до простых исполнителей воли верховного патрона. Эти акторы являются политическими подставными лицами, которые заполняют такие формальные институты, как законодательные органы [♦ 4.3.4.4] и конституционные суды [♦ 4.4.1.3]. В экономической сфере экономические подставные лица формально являются предпринимателями, но на деле они только управляют собственностью своего патрона, олигарха или полигарха или просто владеют ею на бумаге [♦ 3.4.1]. В пределах реляционной экономики власть-собственность являются доминирующей формой реальной собственности [♦ 5.6], а реляционное рыночное перераспределение осуществляется с помощью экономических подставных лиц и компаний, которые в роли брокеров-коррупционеров закрывают структурный пробел между материальным положением своего патрона и его формальным статусом [♦ 5.3.3.2].
