100 арт-манифестов: от футуристов до стакистов - Алекс Данчев

а сам клептоманский ключ поворачивается только с помощью тусклого революционного масла

на узле каждой машины находится нос новорожденного

а мы все полные идиоты

и очень подозрительно относимся к новой форме интеллекта и новой логике, в своей обычной манере, которая, конечно же, не дада

и вы позволяете себе увлекаться А-измом

и вы все полные идиоты

припарки

из спирта очищенного сна

бинты

и девственники

идиоты

ТРИСТАН ТЦАРА

М37. Наум Габо и Антон Певзнер. 

Реалистический манифест (1920)

 5 августа 1920 г. вышел в виде листовки, сопровождавшей совместную выставку художников с Густавом Клуцисом под открытым небом на Тверском бульваре в Москве. Сам Габо позднее свидетельствовал, что он один написал и затем перевел манифест. Он задумывался как утверждение ценности авангардного искусства, как демонстрация его отличия от более утилитарного направления. Слово «реалистический» в нем употребляется не в обычном своем значении; и оно не подразумевает поддержки «реалистического», репрезентативного искусства. Скорее, оно указывает на то, что можно назвать сущностной реальностью («внутренним содержанием тела», «основной жизнью и постоянной структурой тела»), то есть реальной жизнью.

Наум Габо (Наум Певзнер, 1890–1977) и Антон (Нотон) Певзнер (1886–1962) были братьями. У Габо был талант к общению, он был известным скульптором-конструктивистом, который позже поселился в Соединенных Штатах.

* * *

Над бурями наших дней —

Над пустырями и пепелищем разрушенного прошлого —

Перед воротами незастроенного будущего мы возвращаем сегодня вам, художники, ваятели, музыканты, актеры, поэты, — вам, люди, для кого искусство не есть только повод к разговору, что служит источником реальной радости, наше: — Слово и Дело.

Тупик, в котором застряло искусство в результате последних 20 лет исканий, должен быть проломан.

Начавшиеся еще на заре нашего столетия неудержимый рост человеческих знаний с его властным проникновением в глубины еще вчера таинственных законов мира; — расцвет новой культуры и новой цивилизации их еще не видны в истории прорывом широких народных масс к обладанию отвоеванными у природы благами, — порывом, с которым тесно связан разлив народов, идущий к единому союзу единого человечества, — и, наконец, Война и Революция — эти очистительные грозы грядущей эпохи — поставили нас перед свершившимся фактом уже родившихся, уже действующих новых форм жизни.

С чем идет искусство в эту расцветающую эпоху человеческой истории?

Имеет ли оно на руках средства, необходимые для постройки Нового Великого Стиля?

Или оно полагает, что новая эпоха может и не иметь нового стиля?

Или оно полагает, что новая жизнь может принять творчество, построенное на основах старого?

Несмотря на требования возрожденного духа нашего времени, искусство все еще кормится впечатлением, внешностью — блудит в беспомощном шатании от Натурализма к Символизму, от Романтизма к Мистицизму и обратно.

Попытки кубистов и футуристов вывести изобразительное искусство из этой трясины прошлого не привели ни к чему, кроме новых заблуждений.

Кубизм, начав с упрощения изобразительной техники, кончил ее анализом и на нем застыл.

Расколоченный вдребезги логической анархией мир кубистов не может удовлетворять нас, уже произведших революцию, нас, строящих, нас, творящих и созидающих.

Можно было с интересом следить за опытами кубистов, но нельзя следовать за ними, убедившись, что опыты эти ведутся на поверхности искусства, не задевая его основ, убедившись, что в результате получается все та же графичность, объем, декоративность плоскости, что и в старом искусстве.

Футуризм можно было приветствовать в его время за освобождающий размах им возвещенной революции, за уничтожающую критику прошлого, ибо ничем иным нельзя было взять этих художественных баррикад «хорошего вкуса», — для этого нужен был порох, много пороху, — но нельзя строить художественной системы на одной только революционной фразе.

Стоило нам за блестящей внешностью футуризма рассмотреть его сущность, чтобы оказаться лицом к лицу с самым обыкновенным краснобаем, очень ловким и очень врущим малым в лохмотьях поношенного Патриотизма, Милитаризма, Презрения к женщине и прочего провинциального тряпья.

В области живописных заданий футуризм не пошел дальше подчиненной попытки фиксировать на холсте зрительный рефлекс, — попытки, которая уже у импрессионистов подошла к своей несостоятельности.

Каждому ясно, что простой графической записью ряда моментальных снимков остановленного движения не воссоздашь самого движения.

Наконец, полное отсутствие линеарной ритмики превращает футуристическую картину в пульс мертвеца.

Широковещательный лозунг о быстроте сыграл в руках футуризма самым крупным козырем.

Мы вполне признаем звучность этого лозунга и понимаем, что он способен сшибить с ног даже самого крепкого провинциала.

Но стоит спросить любого футуриста, как он себе представляет быстроту, и на сцену появится весь арсенал бешеных автомобилей, грохочущих вокзалов, перепутанной проволоки, лязга, стука, шума, звона, вертящихся улиц — надо ли убеждать их в том, что все это вовсе не требуется для быстроты и ее ритмов.

Посмотрите на солнечный луч: тишайшая из тишайших сил пробегает 300 000 километров в секунду.

Наше звездное небо. Слышит ли кто его? А ведь куда нашим вокзалам до этого мирового вокзала, куда нашим поездам до этих торопливейших мировых поездов!

Нет, — весь футуристический шум быстроте слишком очевидный анекдот.

И с того момента, как футуризм объявил «Пространство и Время умершими вчера», он потонул для нас во тьме Абстракций.

Ни он, ни кубизм не дали того, что от них ожидало наше время.

Вне этих двух художественных школ наше ближайшее прошлое не имело ничего определенного и заслуживающего внимания.

Но жизнь не ждет, и рост поколений не останавливается, и мы, идущие на смену отошедшим в историю, имея на руках результаты их опытов, их ошибок и их достижений, пережив годы, равные столетиям —,

Мы говорим:

Ни одна из новых художественных систем не устоит перед напором требований растущей новой культуры, покуда сами основы искусства не будут поставлены на твердую почву реальных законов жизни.

Покуда художники не скажут вместе с нами:

— Всё ложь — действительна одна только жизнь и ее законы.

А в жизни только действующий красив, и силен, и мудр, и прав.

Ибо жизнь не знает красоты как меры в эстетике.

Действительность — высшая красота.

Жизнь не знает ни добра, ни зла, несправедливости как меры морали. Необходимость — высшая и справедливейшая из моралей.

Жизнь не знает абстрагированной разумом истины как меры познания.

Дело — высшая и вернейшая истина.

Таковы законы непреклонной жизни.

Может ли искусство, основанное на Абстракции, на Мираже, на фикции, не быть размолотым в жерновах этих законов?

Мы говорим:

Пространство и Время родились для нас сегодня.

Пространство и время — единственные формы, в которых строится жизнь