Альфред Теннисон - Поэтический мир прерафаэлитов

SHAMEFUL DEATH

There were four of us about that bed;         The mass-priest knelt at the side,I and his mother stood at the head,         Over his feet lay the bride;We were quite sure that he was dead,         Though his eyes were open wide.

He did not die in the night,         He did not die in the day,But in the morning twilight         His spirit pass’d away;When neither sun nor moon was bright,         And the trees were merely grey.

He was not slain with the sword,         Knight’s axe, or the knightly spear,Yet spoke he never a word         After he came in here;I cut away the cord         From the neck of my brother dear.

He did not strike one blow,         For the recreants came behind,In a place where the hornbeams grow,         A path right hard to find;For the hornbeam boughs swing so,         That the twilight makes it blind.

They lighted a great torch then,         When his arms were pinioned fast,Sir John the knight of the Fen,         Sir Guy of the Dolorous Blast,With knights threescore and ten,         Hung brave Lord Hugh at last.

I am threescore and ten,         And my hair is all turn’d grey,But I met Sir John of the Fen         Long ago on a summer day,And am glad to think of the moment when         I took his life away.

I am threescore and ten,         And my strength is mostly pass’d,But long ago I and my men,         When the sky was overcast,And the smoke roll’d over the reeds of the fen,         Slew Guy of the Dolorous Blast.

And now, knights all of you,I pray you pray for Sir Hugh,A good knight and a true,And for Alice, his wife, pray too.

ПОЗОРНАЯ СМЕРТЬ

Мы там стояли вчетвером:         Монах, коленопреклонен,И мать со мною — над одром,         Жена — в изножье; умер он.О мертвом, плакали о нем,         Хоть взгляд на нас был устремлен.

Не ночью он покинул нас,         Не днем покинул этот свет,Но в предрассветный серый час         Оставил дух обитель бед,Когда и месяц не угас,         И солнца утреннего нет.

Нет, не меча он жертвой стал,         Не от секиры пал в бою,Он нам ни слова не сказал,         Прибывши в вотчину свою —В тот горький час веревку снял         Я с шеи брата, сэра Хью.

Врагам вреда он не нанес —         Они напали со спины,В лесу, где дуб огромный рос,         Где тени плотны и темны,И ветви мощные — вразброс,         Под ними тропки не видны.

Когда был крепко связан он,         Тогда лишь факел принесли.Хозяин Топей, рыцарь Джон,         И с ним сэр Гай с Пустой Земли,И их друзья, презрев закон,         Беднягу вешать повели.

Года под старость нелегки,         И я давно уж слаб и сед.Я встретил Джона у реки,         Тому уже немало лет.Я рад, что от моей руки         Он пал, покинув этот свет.

Я нынче, в семьдесят, старик         И прежних сил, увы, лишен,Но помню я счастливый миг,         Когда затмился небосклонИ под грозой полег тростник —         Когда сэр Гай был мной сражен.

Я вас прошу за сэра ХьюМолитву вознести своюИ прочитать еще однуЗа Элисон, его жену.

АЛДЖЕРНОН ЧАРЛЬЗ СУИНБЕРН

ALGERNON CHARLES SWINBURNE

АЛДЖЕРНОН ЧАРЛЬЗ СУИНБЕРН (5 АПРЕЛЯ 1837–10 АПРЕЛЯ 1909)

Родился в Лондоне, в семье адмирала. Учился в Бейллиол-Колледже Оксфордского университета. Во время учебы познакомился с прерафаэлитами; среди его лучших друзей были Данте Габриэль Россетти, Уильям Моррис и Эдуард Бёрн-Джонс. После окончания колледжа поселился в Лондоне, где и начал активно писать стихи. Уже первые произведения молодого поэта, особенно баллады на средневековые темы («Прокаженный», «Laus Veneris», «Святая Доротея» и др.), привлекли к себе внимание читателей своей красотой и музыкальностью. Изданная в 1865 г. трагедия в античной манере «Аталанта в Калидоне» (Atalanta in Calydon) обратила на себя внимание критиков, а вышедшие в 1866 г. «Поэмы и баллады» (Poems and Ballads) принесли автору скандальную известность: публика была шокирована откровенной чувственностью и языческим духом стихотворений. В этот период Суинберн декларирует свою близость к прерафаэлитам. Начиная с 1871 г. выходит целый ряд его сборников: «Предрассветные песни» (Songs before Sunrise), «Песни двух наций» (Songs of Two Nations), второй и третий выпуск «Поэм и баллад», «Песни весны» (Songs of the Springtides). Обращение к прошлому отражало неприятие Суинберном современной цивилизации; он охотно брался за те же исторические темы, что и многие современные ему поэты, стремясь, с одной стороны, к тщательной проработке деталей (в ряде произведений он блестяще имитировал средневековый стиль), а с другой — к созданию глубоких психологических портретов. Владение словом и блестящая стихотворная техника поставили Суинберна в один ряд с самыми талантливыми английскими поэтами.

A LEAVE-TAKING

Let us go hence, my songs; she will not hear.Let us go hence together without fear;Keep silence now, for singing-time is over,And over all old things and all things dear.She loves not you nor me as all we love her.Yea, though we sang as angels in her ear,            She would not hear.

Let us rise up and part; she will not know.Let us go seaward as the great winds go,Full of blown sand and foam; what help is here?There is no help, for all these things are so,And all the world is bitter as a tear.And how these things are, though ye strove to show,            She would not know.

Let us go home and hence; she will not weep.We gave love many dreams and days to keep,Flowers without scent, and fruits that would not grow,Saying, ‘If thou wilt, thrust in thy sickle and reap.’All is reaped now; no grass is left to mow;And we that sowed, though all we fell on sleep,            She would not weep.

Let us go hence and rest; she will not love.She shall not hear us if we sing hereof,Nor see love’s ways, how sore they are and steep.Come hence, let be, lie still; it is enough.Love is a barren sea, bitter and deep;And though she saw all heaven in flower above,            She would not love.

Let us give up, go down; she will not care.Though all the stars made gold of all the air,And the sea moving saw before it moveOne moon-flower making all the foam-flowers fair;Though all those waves went over us, and droveDeep down the stifling lips and drowning hair,            She would not care.

Let us go hence, go hence; she will not see.Sing all once more together; surely she,She, too, remembering days and words that were,Will turn a little toward us, sighing; but we,We are hence, we are gone, as though we had not been there.Nay, and though all men seeing had pity on me,            She would not see.

РАССТАВАНИЕ

Уйдем, печаль моя; она не слышит,Какое горе в этих песнях дышит;Уйдем, не стоит повторять впустую!Пусть все, что с нами было, время спишет;К чему слова? Ее, мою родную,И ангельское пенье не всколышет,            Она не слышит.

Уйдем скорей; она не понимает,Зачем угрюмый смерч валы вздымает,Швыряясь в небеса песком и солью;Поверь: скорее полюса растают,Чем тронется она чужою болью;Стерпи, печаль; пойми, что так бывает:            Она не понимает.

Уйдем; она слезинки не уронит.Пускай любовь ненужная утонетВ бурлящих волнах, в ледяной пучине —В ее душе ответа все равно нет;Пойми же и не жалуйся отныне:Она спокойно прошлое схоронит —            Слезинки не уронит.

Уйдем отсюда прочь, она не любит:Ей все равно, что с этим садом будет,Который мы в мечтах своих растили, —Мороз ли ветви юные погубит,Пока они еще цвести не в силе,Или отчаянье его порубит —            Она не любит.

Уйдем же навсегда; что ей за дело!Ее тоскою нашей не задело;Пусть все созвездья в золотом узореНад ней сольются, пусть, как лотос белый,Луна трепещущая канет в море, —Как лик любви, от горя помертвелый —            Что ей за дело!

Уйдем, печаль моя; она не видит,В грудь гордую сочувствие не внидет.Иль нет! споем в последний раз: быть может,Ее наш стих смиренный не обидитИ не любовь, так память растревожит…Нет, прочь отсюда! ничего не выйдет —Она не видит.

ADIEUX À MARIE STUART