Сергей Костырко - Простодушное чтение
Подробно рассказывать о содержании этого «Дневника» бессмысленно: если я скажу, что текст про все то же: нищету, болезни, добывание еды, вещей, лекарств, бесконечную позиционную войну с соседями по коммуналке, про страшную промороженную «горлановскую Пермь» за окнами сложенного когда-то из блоков четырехэтажного – барака скорее, чем дома; и про истовую непрекращающуюся творческую работу, как единственно оставшийся способ уже не жизни, а выживания, – то пересказ такой, при всей его формальной точности, будет ложью. Это только материал, но не содержание. При всей его «чернушности» в прозе Горлановой нет ничего заунывно-жалостливого, надрывного. Это текст про радость жить несмотря ни на что. И про то, что эту радость дает.
Некоторая двусмысленность есть в определении «стерео-публикация» в приложении к этим двум текстам. В первом приближении их сочетание может поразить контрастом между жизнью благополучной внешне участницы международных элитарных сообществ, которой жизнь позволила полностью сосредоточиться на вопросах искусства и любви, с одной стороны, и с другой – драматизмом противостояния русского писателя тяжести жизни. Этот контраст предполагает еще противопоставление творческой бескомпромиссности нашей писательницы и той модели поведения, которую выбрала для себя ее американская коллега и которая (модель поведения) – сплошной компромисс.
Я думаю, что возникновение вот такого стерео-эффекта закроет путь к обоим представленным здесь замечательным текстам. Гораздо плодотворнее и справедливее был бы другой поход, по принципу взаимодополнения, – два подлинных художника, выстраивающих себя и свою жизнь с помощью слова. Внешнее благополучие судьбы Анаис Нин не должно обманывать – сытые и довольные собой люди не испытывают такой всепоглощающей потребности писать, которая толкала американку на создание своего монументального «Дневника» (опубликованный – не полностью – один дневник за 1956 год представляет из себя целую книгу, а весь дневник охватывает не меньше тридцати лет). «Дневник» Анаис Нин вырос из собственно дневника девочки-подростка, в одиннадцать лет ощутившей страшную пустоту после ухода из семьи отца и попытавшейся с помощью дневника восстановить утраченное равновесие в жизни. По сути, эту функцию «писание дневника» выполняло и уже в зрелые годы, когда дневник писался как книга. Та же, отчасти, природа дневника и у Горлановой, с аввакумовской истовостью пишущей всегда и везде, потому что писание для нее – единственная форма выживания. Убери творчество из жизни автора горлановского «Дневника» – и уберешь человека вообще. Преодоление тяжести жизни, предложенное в горлановских текстах, заключается в самом способе преодоления: в эстетическом осмыслении этой тяжести и в связанном с ним мужеством человека, размышляющего не над тем «за что мне это все?», а над вопросом «а для чего мне это дано?».
Цитаты:
Анаис Нин:
...* Мы живем в век толпы. Быть личностью – это серьезное преступление.
...* Красивый, с седыми волосами. Еще одна жертва мира издателей. Его книги, хотя и вызывают восхищение и уважение, но продаются плохо, поэтому его вдохновение сейчас почти иссякло. Еще один раненый писатель. Но мы внушили ему надежду на успех. Он прочел нам одну из своих новелл. Рэндом Хаус отказался опубликовать его последнюю книгу после того, как запросил одобрение у литературного критика из журнала «Тайм». Они заплатили ему 175 долларов, чтобы он прочел рукопись, и поскольку он ответил «Нет», то Рэндом Хаус ее не принял. Новая игра, заведомо бесчестная, в отношении публикаций, поскольку во власти «Тайм» сделать или сломать карьеру писателю – лишь бы издатель был в курсе. Критики зарабатывают подобным образом до двух тысяч долларов в неделю. Один из моих друзей, музыкальный критик, ушел на покой в тридцать восемь лет, обеспечив себя таким доходом за счет музыкантов и домов грамзаписи. В каком мире мы живем!
...* Тревоги делового человека мне непонятны, так же как и его радости. Конечно, мне можно возразить, что в своей озабоченности любовью я показала больше тревоги, чем радости, но это был мир глубоко обогащенный, и прибыль была сокровищем воспоминаний. Стремление к богатству отнимает всю вашу жизнь, как капризная любовница, и удовлетворяет ваши желания лишь когда вы состаритесь, или же стирает их из памяти, если повезет, и это, несомненно, гораздо более обманчиво, чем любовник, который все время вкладывает свое богатство в вас.
...* Теперь я познала жизнь в общине. Но я все еще убеждена в том, что эти люди, которые так гордятся тем, что дали жизнь и растят троих детей, привносят в мир меньше, чем Бетховен, Пауль Клее или Пруст. Меня угнетает их уверенность в своей добродетельности. Мне бы хотелось, чтоб их окружало меньше детей и больше красоты, чтобы у них было меньше детей и больше образованности, меньше детей и больше еды для всех, больше надежды и меньше войн. Я совершенно не испытывала гордости от того, что помогла скоротать воскресный день троим детям с лицами, перемазанными пудингом или овсяной кашей. Я бы чувствовала большую гордость, написав пьесу для квартета, способную зачаровывать многие поколения.
...* Я прибегаю к помощи анализа только когда хочу побороть болезнь или внести ясность в путаницу. Как только все обретает ясность, я вновь начинаю избегать его, как и людей, которые анализируют слишком много. Анализом следует пользоваться только в том случае, когда он необходим. В остальном нужно жить страстно и импульсивно, созидать и испытывать свою силу.
Нина Горланова:
...* Если б пессимизм был полностью Богом осужден, не включили бы в «Ветхий Завет» главу «Экклезиаст», где тоже о том, как напрасны все земные хлопоты.
...* Господи, благодарю тебя! Неужели я встала?! Позади тяжелейший денек и еще более страшная ночь… Начну сначала. Вчера отнялась спина. Денег нет на лекарства. Но девочки купили дешевый перцовый пластырь. И тут стало плохо Даше: температура 38. Кашель без перерыва. Вызвать «скорую», но в больницу нужны свои лекарства, а денег нет. Пока начали доксициклин, он был, но она пила его 7 раз! И три часа поминутно меряли температуру – наконец начала снижаться… Был Сеня, но я уже оказалась едва жива… Голова раскалывалась всю ночь, не могла ничем помочь… Шли стихи, а мне было так плохо, что я сползла с кровати и на полу их записывала… Слава пришел с суток, говорит, что его напарник, придя на смену, сказал: всю ночь из-за перемены погоды мучился. Не я одна…
...* Хотела я идти к исповеди, но температура держится. Видимо, только такая жизнь и нужна мне, чтоб не потерять чувство мистического (возможность и желание писать). Потому что с температурой и больной спиной сижу и с удовольствием пишу, а было б все хорошо, может, бегала бы по магазинам.
...* Мой конфликт: между максимализмом и смирением…
...* Основная идея автобиографического романа: сначала я набирала свободы, все больше и больше! Потом стала христианкой, сознательно стала ограничивать свою свободу (в жизни и в прозе). Назвать: «Нельзя, можно, нельзя». При советской власти было много чего нельзя… потом наступила эпоха свободы, но я уже сама себе поставила границы… Песочные часы такие, свободу ссыпала назад.
...* На плавках, что я давно купила Славе в секонд-хэнде, нашлась надпись (лэйбл): «Гамлет». Слава: вопрос быть или не быть переместился в другую плоскость? А я думаю: может, «Октябрь» возьмет повесть? Там герой – Гамлет Эльбрусович. Нашли лэйбл к счастью (справка: повесть не взяли).
...* Куда ни пойду, и тело за мной тащится…
...* Приходила вчера журналистка из «Жизни», и все вопросы о деньгах: а если писать для заграницы, а если для любителей приключений? Но я тогда бы лучше пошла торговать. Честнее… Дались им эти деньги! По мне, в жизни лучше недобрать, чем перебрать. А в золотую средину попасть нелегко, все равно промахнешься, уж лучше недобрать…
Миф о Фадееве
Григорий Фукс. Двое в барабане // «Звезда», 2003, № 9
...«…Упал головой на стол, и его будто прорвало. Он зарыдал, накрыв затылок руками. Это были не пьяные слезы ослабевшего от вина человека, не горькие слезы утраты, незаслуженной обиды. Это были мужские слезы виноватого без вины», —
бурно рыдающий мужчина – это Александр Фадеев в документальной повести.
Предполагается, что я как читатель должен сочувствовать драме незаурядного художника и человека.
