Сергей Костырко - Простодушное чтение
Дневник как проза – Анаис Нин и Нина Горланова
АнаисНин. Дневник (1956) /ПереводКсении Кунь; Нина Горланова. Записки из мешка // «Уральская новь», 2001, № 10
У меня, например, так уже было: публикация «Дневников» Витольда Гомбровича («Новый мир», 1996, № 11, 1998, № 2) открывала замечательного писателя – ум, темперамент, стилистическая изощренность, эстетическая и интеллектуальная независимость, обаяние. Дополнительное удовольствие при чтении «Дневника» состояло в предвкушении чтения самой прозы Гомбровича. Увы, как раз проза его не пошла вообще. В ней было все обещанное: и ум, и художественная изощренность, и как бы писательский драйв, но – сухим пайком. Эмоционального и – соответственно – интеллектуального напряжения ни «Порнография», ни «Фердыдурке» не создавали. После «Дневника» это были красивые, но бумажные цветы. (Здесь и далее речь идет о тех дневниках писателей, что писались – или специально обрабатывались – для публикации, о дневнике как литературном жанре, а не личных записках, место которых в последних томах ПСС.)
Естественно было предположить, что для Гомбровича не нашлось своей Риты Райт-Ковалевой («русский Сэлинджер») или Ларисы Беспаловой (Ивлин Во). Но «Порнографию», например, я пытался читать в переводе того же Юрия Чайникова, который перевел «Дневник». Так, может, проза его непереводима в принципе, как непереводима на другие языки проза Зощенки или – классический пример – поэзия Пушкина?
Или здесь ситуация, как с нашим Нагибиным, автором добротной культурной прозы, очень даже неплохой, но впоследствии отодвинутой его неправильным («отвратительным» с точки зрения большинства критиков и просвещенных читателей) «Дневником» – текстом больным, обиженным, желчным, брюзгливым, мстительным, и при этом обладающим неожиданной для Нагибина внутренней свободой и, соответственно, художественностью?
И вот новый сюжет для размышлений о месте «Дневника» в творчестве писателей: «Уральская новь» в № 10, 2001 года осуществила «стерео-публикацию» дневников Анаис Нин 1956 года и дневника Нины Горлановой «Записки из мешка» 2001 года.
На имя Анаис Нин я сразу не отреагировал; что-то смутно знакомое – и только. И потому доверился представлению, сделанному редакцией и переводчиком: Анаис Нин, «интерес к которой уже перелетает через планку общероссийской осведомленности» (от редакции), в сочетании с «великая космополитка и писательница», ее «Дневником» «так восхищался Генри Миллер», настраивают на знакомство с еще одним писателем из открываемой нами элиты XX века, из круга Беккета, Лоуренса Даррелла, Генри Миллера. И ожидания не обманывают. «Дневник» содержит картинки из жизни европейской и американской литературной и художественной элиты, портреты, неожиданные суждения об искусстве и о месте писателя в нынешним мире и т. д. В том, что «Дневник» пишет мастер, убеждать тоже не надо – слишком видна литературная хватка автора, способного в нескольких репликах передать саму атмосферу разговора или в двух-трех абзацах прокрутить микросюжет с массой психологических нюансов. С суждениями ее о литературе можно не соглашаться, но несомненно то, что писались они изнутри собственного опыта:
...«"В ожидании Годо" хватает качества, изобретательности, присутствия духа при чувстве потерянности. Некоторые фразы трогательны, другие вызывают смех. Эта пьеса превосходит многие другие и оставляет приятное послевкусие. Я не знаю, почему она не трогает целиком, – не больше чем Джойс. Потому ли, что все это является не настоящим антиподом, а еще одной симуляцией интеллектуальности, воспроизведением иррационального, повторением, а не прямым выражением? Все это тщательным образом построено и исходит из сознания, а процесс распада является лишь отражением истинного подсознания».
И естественно было, читая «Дневник», держать в уме еще и вопрос, почему мы раньше не слышали ничего об этом писателе, что было причиной ее замалчивания. Непривычно свободные, внутренне раскованные суждения о, скажем так, «вопросах пола» или, скажем, изящная, с внутренним сочувствием написанная микроновелла о лесбиянке – вызывает предположение, что тут, наверное, и причина. И только дочитав «Дневник» до середины, я вдруг сообразил, что я, на самом-то деле, знаю, чей дневник читаю. Что это ее книги, изданные, например «Амфорой», за год заполонили чуть ли не все наши книжные магазины. Странные это книги. Изданные в элитных интеллектуальных сериях, они удивляли китчевыми обложками, более уместными для оформления какого-нибудь «крутого любовного романа». Тогда я решил, что это, наверно, такой ход, рассчитанный на контраст «сексуальной» обложки и высоколобого текста (вариант с названием романа Гомбровича «Порнография»). Но нет – я открывал книги и натыкался на тексты, вполне соответствующие стилистике оформления. Что-нибудь про юную девственницу, которая в руках опытного мужчины приобщается к тайнам плотских наслаждений, и все это, если судить по беглому – 15–20 минут просмотра по диагонали у книжного прилавка – чтению, излагается с утомляющей прописанностью физиологии самого процесса. То есть вполне заурядная полупорнографическая литература, только почему-то в элитной упаковке.
Ну а как же «Дневник»? Нельзя, наверно, составить впечатление о книге, полистав ее у прилавка. Может, я проглядел, может, там другое? – может, издатели начали издавать современного мастера, работающего с малоосвоенной в русской литературе темой эротики. У нас с этим туго, у нас любовь в литературе все больше – бесплотные тургеневские барышни или физиологическое отправление, опыт разработки собственно эротических тем от Батюшкова и Пушкина до Набокова никак не складывается в традицию, и даже высоколобые наши литературоведы под эротикой вполне простодушно числят порнографию и отцом российской литературной эротики считают Баркова.
После чтения «Дневника» Анаис Нин я снова взял ее книги для более внимательного чтения. Да нет. Все так. Про сокровенные бугорки, про соски, набухающие в процессе, про глухие стоны страсти и функционирование клитора – а о чем еще можно писать таким, например, языком (цитаты выбрал не из-за своей излишней стыдливости, а как наименее тошнотворные, а тошнотворно там практически все – особую похабность этой прозе придает еще и стилистическое жеманство переводчиков): «она находилась полностью под чарами пальцев Пьера», или «она расцветала под его ласками, и в ней рождалась уже не девочка, а женщина», ну и так далее.
И где же в этой прозе – Анаис Нин из ее «Дневника»? А – нигде. Очень хотелось бы думать, что тут вина переводчиков, для которых без разницы, что переводить – или Анаис Нин, или бесконечную «Эммануэль» – «траханье» оно и есть «траханье».
Но приходит на ум и уж совсем пессимистичное предположение о том, что это знак времени: писатель Анаис Нин четко внутри себя разделила писание текстов для потребителя (которого автор «Дневника», сочиняя, скажем, «Дельту Венеры», не может не презирать) и на себя в «Дневнике» – умного, тонкого, обладающего достаточной культурой чувства, и эротического в том числе, интеллектуала и писателя. В подобном контексте слова переводчика Ксении Кунь о том, что славу Анаис Нин принес как раз Дневник и что это главная книга в ее творчестве, звучат зловеще.
Вторая составная публикации в «Уральской нови» – «Дневник Нины Горлановой» (опубликован под названием «Записки из мешка»). Для читателя, знакомого с ее рассказами и повестями, специального усилия для вхождения в текст не потребуется. Грани между текстом ее «Дневника» и ее прозы практически отсутствуют. И дело, разумеется, не в том, что Горланова «простодушно» описывает всегда и везде свою собственную жизнь, детей, мужа, соседей, пермских и московских друзей. Нет, она художник с особым даром. В «Дневнике», как и в своей прозе, она работает с окружающей ее повседневностью прежде всего как художник, выбирая из «бытового мусора» только то, что персонифицирует атмосферу, дух, внутреннее содержание – и этого дня, и включенность его в череду дней, и включенность в ее собственную жизнь; иными словами, у нее редкий дар вылущивать из шелухи бытового – бытийное.
В редакционной врезке к публикации сказано: это интересно потому, что здесь уже есть наброски будущих текстов Горлановой. Не согласен категорически. Это все равно, как если бы про Розанова сказали: читать его отрывистые заметки в «Опавших листьях» и во всех остальных текстах интересно потому, что здесь можно увидеть наброски к монументальным литературно-философским монографиям (автором, к счастью, не написанным). «Дневник» Горлановой, опубликованный «Уральской новью», – это еще и художественный код ее прозы, самый скупой и точный.
Подробно рассказывать о содержании этого «Дневника» бессмысленно: если я скажу, что текст про все то же: нищету, болезни, добывание еды, вещей, лекарств, бесконечную позиционную войну с соседями по коммуналке, про страшную промороженную «горлановскую Пермь» за окнами сложенного когда-то из блоков четырехэтажного – барака скорее, чем дома; и про истовую непрекращающуюся творческую работу, как единственно оставшийся способ уже не жизни, а выживания, – то пересказ такой, при всей его формальной точности, будет ложью. Это только материал, но не содержание. При всей его «чернушности» в прозе Горлановой нет ничего заунывно-жалостливого, надрывного. Это текст про радость жить несмотря ни на что. И про то, что эту радость дает.
