Том 3. Переводы и комментарии - Анри Гиршевич Волохонский
Покинув стены и Лария берег.
И ежели впрямь он хочет услышать
Высокую речь о моих мыслях,
И если он мудр, скорее в дорогу!
И пусть, сгорая тысячекратно, подруга
Говорит: вернись! — и шею руками
Сжимая, в объятьях молит: помедли!
Она ведь ныне, как нам известно,
Невозможной страстью вечно исходит:
Едва извлечет он зачатую им же
«Богиню Диндима», так у несчастной
Огнем изнутри пламенеет лоно.
Готов понять, о новая Сафо,
Наставница Музы — тем и прелестна
Великая — Кекилием зачатая — Матерь.
454. XXXVI
Волузия анналы, сраные страницы
Рук летописания, перепись витая
В пламени витают в честь святой богини
Сына Купидона матери — Венеры.
Милая клялась мне: «Только б ты кончил
Топотать стопою мстительного ямба,
Тут же колченогому дымному Вулкану —
Пылкому супругу в миг любви и мира,
Поганейшей поэзии всех отборных метров
Справлю на растопку я в печь под наковальню!»
Ты, о рожденная лазоревым понтом,
Чтимая Идалием при попутном ветре,
Анконой и Книдским, в камышовых палках
Брегом, ты, которую Аматунт и Голги
Славят, и кабак Адрии Диррахий,
Улыбнись, богиня, изысканной жертве,
Удивительной клятве, изящному обету —
Да сверкнут чистейшим огненным пеплом
Сраные страницы рук летописания,
Перепись витая, Волузия анналы.
455. XXXVII
В похабной пивной вашей грязной компании,
За номером девять от околпаченной двойни,
С блядьми, с блядями (не вам одним ли?),
Где вся ваша кодла трясет мудями,
Смердит козлом да не оттуда ль?
Сидят рядами — две сотни иль сотня,
Но сотне или хотя бы двумстам вам —
Всем вам отсосать разве не дам я?
Да двери пивной размалюю херами,
Так, чтоб даже своих не узнать бы,
А все из-за милой, которая смылась
И там теперь с вами, о любви забывая,
Проводит время поочередно,
А то и разом. Ну что ж, тем хуже
Пусть будет ей же. А вы гнусь, мерзавцы,
Гнилая мелочь, все вы подонки,
И ты, волосан кельтиберийский,
Из самого кроличьего выскочил края,
Егнатий, козел с густой бородищей,
Который мочой трет испанскую челюсть.
456. XXXVIII
Тяжко бедному Катуллу, Корнификий,
Ей, Геракл, тяжко-тяжело мне,
Ей, скажу, как плохо мне, о боги!
Даже ты меня не утешаешь,
А к кому тогда и обратиться?
Даже ты ни слова не напишешь,
Я сержусь, но, может быть, утешишь
Ты меня слезливым Симонидом?
457. XLI
Амеана, томно изнывая,
Говорит: «Вот дашь мне тысяч десять,
Может, дам». Да в размах такого носа
Пусть формийский твой мот дает и тратит!
Это ж чистый медицинский случай,
Нужно доктора звать, родных и близких,
Чтоб одна не сидела без присмотра,
Вся во власти болезненных фантазий.
458. XLII
Эй, гласные! По одиннадцать стройся
в фалангу! Все как один встать в шеренгу!
Писчие плашки в каракулях наших
доски уносит гулящая шлюха,
на себе их прячет, отдать не хочет,
итак, в погоню, о эндекасиллабы!
Приметы такие (смотрите в оба!):
улыбка как в самом дешевом театре,
кошачий смех и петушиный хохот.
Догнать, окружить, голосить всем хором:
Шлюха, отдай нам наши каракули,
наши каракули, о потаскуха!
И ухом не ведет? Бардак ходячий,
худший из мыслимых, сквернейший из мерзких!
Но где там рассуждать, куда тут мыслить,
если тупая бронзовая сука
непоколебима и не краснеет?
Снова голосите громче и громче:
Шлюха, отдай нам наши каракули,
наши каракули, о потаскуха!
И снова она само равнодушие…
Так не возьмем ли новой стратегией?
Спойте шопотом: Чистая, честная
девушка, отдай нам наши каракули.
459. XLIII
Привет тебе, девушка с носом немалым,
С нестройной ножкой, с неясным взором,
С неловкими пальцами, с невнятной речью,
И неосмысленной и неизящной.
Ну что, подруга формийского мота,
Тебя красавицей славит округа?
Ты даже нашей Лесбии краше?
Ах, как неумно и неуместно!
460. XLV
Приникнув к лону влюбленной Акмы,
Говорит Септимий: «О моя Акма!
Если не люблю тебя отчаянной любовью
Вечно, как никто никого не может,
Пусть передо мною лев неумолимый
В Ливии и Индии под звездами Рака
В жаркой пустыне встанет, блуждая».
И под эту речь Амор им машет,
От души чихая слева направо.
Пурпурными губами, как при поцелуе,
К пьяным глазам дорогого друга,
Чуть приникая, говорит Акма:
«О милый Септимий! Седьмой ты мой, милый,
Семитысячный ты мой, о Септимиллий!
Видишь, я сгораю — сильнее и жарче
В нежном лоне моем твоего пламени пламень».
И под эту речь Амор им машет,
От души чихая слева направо.
И вот, воедино сливая дыхание,
С благими знаменьями вновь отплывают:
Единственная Акма дороже Септимию
Мира — от Сирии до Британнии,
Одному Септимию милому Акма
Творит усладу сладостной страстью…
Видел ли кто дорогу вернее,
Чем та, которой водит Венера?
461. XLVII
Поркий, Сократион — левая пара,
Всё при Пизоне, при старом Приапе.
Вас-то моим Вераньоле с Фабуллом
Смел предпочесть этот самый, моржовый!
То-то ведь вам носят блюдо за блюдом,
Чашу, конечно, за чашей. Однако
Вечно друзей моих мучает жажда.
462. XLIX
Внуков Ромула нынешних и древних,
Всю родню и даже нерожденных
Превзошедший речами, о Марк Туллий!
Вот привет тебе и от Катулла,
От меня, от прескверного поэта,
