Журнал «Парус» №71, 2019 г. - Геннадий Петрович Авласенко
Но, слава Богу, я уже тогда обладал и способностью слышать рыдания – в том числе рыдания тех безликих, кому в результате реформ всегда суждено очнуться где-то в глухом углу…
ТАВРО
Плебею путь один – в правители земные,
Чтоб жизнь пошла в обгон, нахраписто дыша:
– А ну-ка, дайте путь, морали прописные!
– А ну-ка, разогнись, горбатая душа!
А сын идет стезей страдающих уродин —
Не верящих в любовь, не знающих добра…
И только юный внук становится свободен
От злобы и тоски, от темного тавра.
Эти строки родились у меня в самом конце 70-х годов – в те времена, когда я мучительно искал свою ноту в отечественной стиховой симфонии, свой голос, свою манеру поэтического письма. Бросаясь из стороны в сторону, устремляя взгляд то в небеса, то в глубины самого себя, я пытался быть максимально искренним – и в своих сочинениях не щадил порой никого и ничего. А потом рассылал написанное по редакциям столичных литературных журналов. И, получая оттуда регулярные «отлупы», сокрушенно думал подчас, что и в самом деле, может быть, неточно мыслю, неверно излагаю…
Но вот однажды из одного известного журнала (который я ныне без сомнений окрестил бы «либеральным») пришло обнадеживающее письмо. Заведующий отделом поэзии уведомлял, что мое «Тавро» чуть ли уже не принято к публикации. Боже, как я радовался!
Лишь спустя много лет я понял, отчего литературным либералам оно понравилось: русофобам всегда нравится, когда русские занимаются самобичеванием и самоуничижением. Вот и в этих строчках они углядели, видимо, нечто подобное.
Однако в итоге это стихотворение так и не появилось на страницах журнала. Наверное, главный редактор рассмотрел-таки, что ничего русофобского в нем нет, что я пишу не о русских людях, а вообще о людях… А раз так – к черту!.. в корзину!..
АРМЕЙСКОЕ КИНО
Я смотрю на экран,
стиснув зубы, смотрю на экран:
там целуются двое –
ловят губы друг друга, играя…
На плацу за стеною
угрюмо стучит барабан,
это в части соседней
поверка идет полковая.
На экране – объятья
и женского взора дурман.
В зале – сдержанный храп,
спит уставшая за день пехота.
Я один из немногих,
кто смотрит на яркий экран,
мне сегодня в кино,
к сожалению, спать неохота.
На экране – любовь,
ничего тут поделать нельзя,
никуда не сбежать
от луча нестерпимого света.
– Эй, крути поживей!..
И, до боли зажмурив глаза,
жду, когда
перестанут показывать это.
Шагистика по два-три часа в день, пахота на дальних полигонах «от забора и до вечера», изощренные издевательства сержантов, «отбой по спичке», когда ты должен успеть раздеться и забраться в койку, пока горит спичка в руке старшины, – таким запомнился мне учебный центр под Ленинградом.
Несколько раз нам устраивали «просмотр кинофильма». Причем всегда одного и того же. Сразу несколько рот, погоняв их перед этим по плацу, заводили в клуб части – и часа полтора солдаты должны были смотреть на какую-то пошлую диву по фамилии Пугачева, изображавшую русскую певицу и озвучивавшую с экрана плохой перевод Шекспира, положенный на музыку. Это именовалось «культурным отдыхом». Правда, сугубое большинство служивого люда, усевшись в кресла и погрузившись в полутьму кинозала, тут же проваливалось в глубокий сон. Полтора часа «подавить на массу» – это ж поистине подарок судьбы!
И еще мне врезался в память один тамошний сержант, назидательно качавший пальцем перед нашими носами и повторявший:
– Запомните, воины! Вам неудолбенно повезло, что вы попали в эту часть. Ведь вас тут не бьют!
НОЧНАЯ ТРЕВОГА
Вой сирены и клекот комбата,
Оружейки пронзительный звон.
Как вода, убывают команды,
К месту сбора бежит батальон.
Подчиняясь надрывному вою,
Прошиваю казарму насквозь –
И волчком вылетаю на волю,
Где за горло хватает мороз,
Где рычат боевые машины,
Источая соляровый смрад,
И колами стоят спецпошивы
На фигурах знакомых ребят.
Наши думы – о доме, о лете…
А над нами – ночной окоем,
Где сияние Севера светит
То зеленым, то желтым огнем.
Однажды, во время такой вот «ночной тревоги», мне довелось увидеть в северном небе нечто удивительное. Случилось это зимой 1981 года.
…Выла сирена, оглушительно звенела оружейная комната. Вместе с ротой я выскочил из деревянной казармы в ночную морозную тьму – в заполярной длинноухой шапке-ушанке, в черном «спецпошиве», в валенках, с автоматом, тяжелым подсумком и лыжами. Рядом с казармой рычали БМП, матерились сержанты, вот-вот должна была прозвучать команда на погрузку и выдвижение в сопки. И тут, совершенно случайно, я глянул на горизонт – и обомлел.
В Заполярье ночью над сопками часто плавает в небесах какая-то желтовато-зеленоватая дрянь, вроде туманных полос, которую и называют здесь «полярным сиянием». К ней привыкаешь и даже не обращаешь на нее внимания. Но это было нечто совсем другое.
По всему горизонту, смутно мерцая во тьме, шли от сопок вверх широкие зеленоватые полосы тусклого света – сначала почти вертикально, затем постепенно сближаясь друг с другом и образуя в ночном космосе как бы огромный световой шатер. Прослеживая путь этих полос, я медленно поднимал голову, пока не уперся взглядом в зенит – в то место, где на чудовищной высоте, о существовании которой я прежде и помыслить не мог, зияло ослепительно-черное пятно. И только тут понял, что зеленоватые полосы идут не снизу вверх, а сверху вниз – из этой черной дыры.
Полос было много, несколько десятков, каждая из них уходила своей нижней размытой частью за линию горизонта, а все вместе они как бы пунктирно намечали на земле исполинскую окружность – и у меня было полное впечатление, что эти туманные полосы космического света обнимают сейчас весь земной шар.
При этом они не стояли на месте: мерцая и дрожа, полосы медленно двигались против часовой стрелки… а может быть, по часовой?.. теперь уже и не помню.
Я стоял во тьме, как зачарованный, и смотрел в северные небеса. Всегда очень низкие, давящие, они вдруг распахнули передо мной свою непостижимую глубину – и разом указали мне на мое человеческое место во Вселенной.
Что это было? Причуды солнца, редкий вид полярного сияния? Или что-то совсем другое? Ничего подобного я в своей жизни больше никогда
