Анатолий Луначарский - Том 2. Советская литература
Пожалуй, не было ни одного сколько-нибудь заметного литературного явления тех лет, на которое не откликнулся бы Луначарский, умевший благожелательно оценить все талантливое, яркое, свежее, отметить самое существенное и интересное.
Наибольшее внимание Луначарский уделял основоположнику литературы социалистического реализма — М. Горькому, которого он еще в начале 900-х годов приветствовал как певца «борьбы угнетенного класса за права свои, за жизнь, достойную человека»[56]. Ранние статьи Луначарского о Горьком появились в годы первой русской революции, последняя статья написана за год до смерти критика. На протяжении тридцати лет он писал и о драматургии Горького, и о его больших повестях, и о небольших рассказах, и о литературных портретах-воспоминаниях, и о публицистике, и, наконец, о его монументальном, итоговом произведении — «Жизнь Клима Самгина».
Творчество Горького находило у Луначарского самую высокую оценку. Горький, по его определению, «был одним из тех исключительных писателей, какие являются вместе с тем учителями своего поколения, которые несут на себе большую социальную обязанность, светят, как путеводная звезда»[57]. Луначарский говорил и об ошибках писателя, он полемизировал, например, с Горьким — автором некоторых рассказов 20-х годов, характеризовавших людей и жизнь довольно пессимистически. Однако он решительно выступал против критиков, оспаривавших право Горького считаться пролетарским писателем и объявлявших его художником мелкой буржуазии, мещанства. Опираясь на определение Ленина, Луначарский утверждал, что уже на самой заре пролетарского освободительного движения Горький стал его могучим художником. «Огромное, исключительное значение Горького заключается в том, что он является первым великим писателем пролетариата, что в нем этот класс, которому суждено, спасая себя, спасти все человечество, впервые осознает себя художественно, как он осознал себя философски и политически в Марксе, Энгельсе и Ленине» (стр. 141).
В более ранних статьях Луначарского о Горьком есть и неверные положения. Еще в середине 20-х годов он допускал явную недооценку важнейших горьковских произведений. Так, например, он считал повесть «Мать» малохудожественной, представляющей лишь относительную ценность, а об изображении рабочих-революционеров в повести говорил, что автор их «засахарил» и что «жизнью от них не веяло»[58]. Пьесы Горького критик рассматривал в это время как устаревшие, а повесть «Исповедь» с ее ложными богостроительскими идеями объявлял «изумительной социалистической поэмой»[59]. В дальнейшем он самокритично пересмотрел эти свои оценки, хотя в его предисловии к собранию сочинений писателя, даже в последнем варианте, можно еще найти отзвуки его прежних концепций раннего горьковского творчества, например тезис об утешительстве Горького или недостаточно критичную характеристику «Исповеди».
Одной из лучших литературно-критических работ Луначарского является статья «Самгин». В то время многим еще неясно было огромное художественное и политическое значение горьковской эпопеи и еще свежи были в памяти выступления критиков, обвинявших Горького в неактуальности его романа, вульгаризаторски искажавших позицию писателя. Луначарский первый по-настоящему раскрыл социально-идейный смысл самгинщины, показал типичность для значительной части буржуазной и мелкобуржуазной интеллигенции таких характерных самгинских черт, как идейная пустота, прикрывающаяся стремлением придать себе видимость оригинальности, вес и значительность, как двурушничество и межеумочность, как страх перед пролетарской революцией и ненависть к ней, маскируемые радикальными фразами или позой надпартийности. Тем самым критик доказал, что произведение Горького служит и познанию существеннейших сторон дореволюционного прошлого, и злобе дня. Попутно он высказал много тонких замечаний об особенностях жанра и композиции романа, о характере горьковской сатиры, о том, как автору удалось решить трудную задачу сочетания в романе двойного зрения: самгинского, извращенного, и своего, исторически правильного. Большинство позднейших исследователей «Жизни Клима Самгина» опиралось на статью Луначарского и развивало ее положения. И до сих пор она остается лучшим критическим этюдом о горьковской эпопее.
Из советских поэтов Луначарский больше всего говорил и писал о Маяковском. Критик ждал появления «певца-гиганта, который запечатлеет грохочущие дни пролетарской революции»[60], и нашел его в лице Маяковского.
Луначарский не переставал следить за творческим ростом Маяковского, радовался его успехам, оказывал ему всяческое содействие и поддержку. Он одним из первых приветствовал ряд важнейших его произведений, недружелюбно встреченных многими другими критиками («Мистерия-буфф», «Про это», «Хорошо!»).
Вместе с тем Луначарский живо полемизировал с футуристическими и лефовскими заблуждениями Маяковского, критиковал молодого поэта за нигилистические выпады против классического наследия, за чрезмерную вычурность и усложненность формы его ранних произведений. Луначарский вел борьбу за Маяковского, за то, чтобы ускорить его поэтическое возмужание.
Как великого поэта-новатора охарактеризовал Луначарский Маяковского в статьях, написанных после его смерти. По определению критика, «Маяковский сделал все, что мог, для того, чтобы приготовить путь человеку будущего» (стр. 488). Луначарский дал решительный отпор тем злобным клеветникам, которые пытались использовать смерть поэта для нападок на революцию, на советский строй.
Не со всем можно согласиться в этих статьях. Ошибкой Луначарского является, например, его сочувственное отношение к тезису о так называемом «двойничестве» Маяковского. В целом же яркие статьи Луначарского начала 30-х годов положили начало правильному осмыслению громадного значения творчества Маяковского.
Высоко оценил Луначарский и работу Д. Бедного — поэта революции, обращавшегося к самым широким народным массам и помогавшего им своим метким стихом разобраться в происходящих событиях, понять, где друзья и где враги. Луначарскому приходилось и полемизировать с Демьяном Бедным, но это не помешало критику выдвинуть в качестве примера для других литераторов деятельность поэта-большевика, когда нужно было мобилизовать писателей на выполнение актуальных политических задач. В речи, произнесенной в 1931 году в Комакадемии, Луначарский раскрыл сильные стороны поэзии Демьяна ее партийность и массовость в сочетании с художественным мастерством, основанным на великолепном владении всеми богатствами народного языка, — и подчеркнул, что задача, которую выполнял Демьян Бедный: «помочь партии в проведении в массы и уяснении ее лозунгов» — является гораздо более важной, чем поиски каких-то сверхоригинальных тропинок некоторыми проникнутыми интеллигентским чванством художниками.
Луначарский безошибочно определил исключительную художественную силу «Тихого Дона», назвав роман настоящим шедевром, напоминающим лучшие явления русской литературы всех времен.
Не менее важны и интересны высказывания Луначарского о многие других советских писателях. Им были правильно оценены и выделены, как наиболее значительные произведения 20-х годов, «Чапаев», «Железный поток», «Цемент», «Барсуки», «Разгром». Приглядываясь к литературной молодежи, Луначарский приветствовал «задорные молодые песни» комсомольских поэтов, видя в них новый этап в развитии пролетарской поэзии. Порой он даже кое в чем преувеличивал художественные достоинства этих поэтов.
В то же время Луначарский видел, что в современной литературе далеко «не все… хорошо и коммунистично»[61]. Он зорко подмечал идейные изъяны и художественные срывы в творчестве ряда писателей и умел говорить о них полным голосом. Он сурово критиковал таких заблудившихся среди хаотических впечатлений революционной действительности литераторов, как Пильняк, уподобляя их муравьям на большой статуе, называя их собирателями курьезов. Отмечая поэтическое дарование Пастернака и положительно отзываясь о его поэме «Девятьсот пятый год», Луначарский с осуждением говорил о «необычайной туманности, иногда даже полной неясности его логики, грамматики, конструкции» (стр. 288), со всей отчетливостью и прямотой называл его поэтом «крайне невразумительным и неподходящим к нашей эпохе»[62].
Луначарский не замалчивал недостатков и в значительных произведениях советских писателей. Признавая роман Гладкова «Цемент» «полновесным выражением начального периода строительства», он отмечал в нем ненужную манерность изложения. Еще резче говорил он о стилистических вывертах в романе «Энергия», в результате которых книгу «нельзя читать без досады» (стр. 562).
