Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
В конине копошились черви, и Ньято шутки ради предложил червей не счищать. «Больше мяса получится». На что Адриасоль громко и мрачно ответил: «Можешь наскрести их как раз на свою порцию». Они всё время ссорились из-за еды. И тогда Карлос Коэльо, Тума, пришикнул на них, знаком показав на гамак командира.
Фернандо только что с помощью ингалятора погасил приступ кашля, и теперь из его гамака, обтянутого москитной сеткой, доносилось глубокое, ровное дыхание спящего. Сидевшие у костра все как один облегченно вздохнули.
А Тума добавил: «Мы же не гиены, чтобы ссориться из-за червей». И рассказал, что в Африке, когда они передвигались по ночам, первое время он никак не мог привыкнуть к преследовавшим их по пятам странным звукам. Возня и сопение, жуткие, похожие на лай и хохот, и плач ребенка звуки. А местные объяснили: это гиены. Их привлекает запах крови раненых бойцов, запах их воспаленных ран. Потом Туме доводилось видеть этих тварей, в конец обнаглевших, и днем. Вид их был еще омерзительней, чем издаваемые ими звуки, рассказывал Тума и его передергивало – даже воспоминание о них вызывало у Коэльо дрожь… Гиены не чурались ничего… Любые остатки еды, даже обрывки окровавленных бинтов, даже фекалии партизан… «Частенько, не выдерживая, я пристреливал одну или две штуки, – признавался Тума. – Так остальные тут же набрасывались на еще не остывшие трупы сородичей, и начиналась жуткая свалка. Они рвали друг дружку на части. И мы принимались палить в самую кучу, которая копошилась бурой пятнистой шерстью и кровавым мясом … Тогда эти твари на пару дней исчезали…»
XI
Это черным по белому проступило на их гиеньих мордах еще там, в Каламине и Медвежьей пещере, после первых вылазок и переходов. «Мы сбежим при первой возможности»…
Их мерзкие физиономии, как лужи с протухшей водой, отражали их пакостное нутро трусов и предателей. После дезертирства Рокабадо и Барреро, после первой стычки с войсками, в которой погиб Блондин, мы хотели расправы. Пинарес и Фредди Маймура требовали расстрелять солдат, взятых в плен. Чтобы они не привели армейские патрули по нашему следу. Но Фернандо приказал всех отпустить. И так мы поступали. Всегда. И тогда Инти поддержал командира.
Но когда в этих «камбах», наконец, окончательно вызрел предатель, Инти сам стал настаивать: «С ними надо что-то сделать!..» И многие его поддерживали. Кто-то, тот же Маймура, Антонио Хименес по прозвищу Просфора, вслух говорили о том, что лучше их расстрелять, чем тратить на них еду.
Но Фернандо был против. Один. «Они идут с нами…» – эти слова командира тогда перевесили всё, в горячности произнесенное нами. И ответ командира на запальчивые доводы Маймуры был спокойно-категоричным:
– У каждого из нас своя дорога. Ходи своими путями и не спеши прерывать чужой путь. Делай, что должно, а время покажет, суждено ли тебе превозмочь и стать человеком…
Они шли с нами в одной цепочке, делили с нами еду и тепло у костра. Но черви уже точили изнутри их гнилые души…
Они остались там, в отряде Хоакина, чтобы сделать свое черное дело. Уго Сильва, по прозвищу Чинголо, и Эусебио Тапиа, две гиены, ночью, украдкой покинувшие своих обреченных товарищей. Они безоглядно ломились сквозь джунгли, но запах больной человеческой плоти неотступно преследовал, гнался за ними по пятам, заставляя трепетать их звериные ноздри… А потом они визжали под коваными сапогами полковника Реке Терана, покрывая деревянные полы следственных кабинетов кровавой пеной. И они пообещали. И то, с каким сладостным старанием они взялись выполнять обещанное, свидетельствовало об одном: кованые сапоги Терана всего лишь «помогли» этим признаниям вырваться из самых глубин их нутра, зловонного и гнилого.
И они вернулись. И привели с собой солдат и рейнджеров, натасканных янки на поиск окровавленных партизанских следов. Сильва привел эту свору к пещерам. Ко всем четырем, где мы так старательно и надежно укрыли боеприпасы, оружие и консервы. Там были спрятаны лекарства, в том числе ампулы и таблетки против астмы Фернандо. Там лежали документы, пленки и фотографии членов отряда. И снимки Фернандо.
Мне никогда не забыть тот день, когда мы слушали по радио новость об этом. Мы ничего не ели в тот день. И не пили. «Черный день», – прохрипел Фернандо, выключив транзистор. Каково ему было сознавать, что теперь он остается один на один с болезнью, которая уже сомкнула у него на горле свои костлявые пальцы? Но мы не догадывались, что у черного бывают оттенки, и что крайняя степень черного – пустота…
А пустота уже начала сочиться. Они уже взяли след, и сельва всё теснее сжимала свои удушающие тиски вокруг отряда Хоакина.
XII
Онорато Рохас
Онорато, пожалуй, был одним из немногих крестьян в «Красной зоне», чье расположение мы заслужили. За всё время пребывания там. А ведь именно на кампесинос и рассчитывал Фернандо. В первую очередь. Наша герилья призвана была зажечь их сердца, заставить проснуться их погруженное в сон сознание. Но сплошным, непроницаемым для свежего воздуха одеялом покрывала их головы душная сельва. Наш призыв, нам казалось, тонет в этой зеленой трясине, не рождая ни эха, ни отзвука. Так нам казалось тогда. Но фантомы и призраки не есть что-то сверхъестественное для не спавших, не евших, не пивших на протяжении нескольких суток подряд…
Но Онорато можно было доверять. Так мы думали. Так нам казалось. И деваться нам было некуда. В первый раз мы с ним повстречались еще в начале тренировочного похода. Мы тогда под проливным ливнем, не прекращающимся вторую неделю, сумели переправиться через Рио-Гранде. Командир тогда очень радовался.
– Мы, наконец-то, пересекли Иордан, – смеялся он, мокрый до нитки, но не унывающий.
Тогда еще все были живы… Сан-Луис, Пачо, Бенхамин и Карлос… Мы смеялись вместе со своим командиром: еще бы, мы выдержали первое серьезное испытание, преодолев эту жуткую реку – неукротимые массы глинисто-бурой воды, несущей в своих бурунах вырванные с корнем деревья и туши животных… Тогда, между Рио-Гранде и Масикури мы и повстречали хижину Рохаса.
