Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
Рохас простодушно улыбался, стоя среди партизан. Он как раз вспоминал, как только что его напугал этот здоровенный негр.
Партизаны, кто со стоном, кто с ворчанием, кто с немой гримасой боли, выбирались из своих гамаков-колыбелей. Вся фигура проводника, одетого в белую рубаху, выражала терпение и готовность помочь, и стоны сменились бодрыми возгласами и репликами. Партизанам казалось, что улыбка на простодушном лице кампесино – это луч спасения, которое ждет их впереди, на том берегу Рио-Гранде. Это отсвет другой, лучезарной улыбки, принадлежащей их командиру. И там, на том берегу, они обязательно встретятся, и снова станут единым целым – ядром Национально-освободительной армии Боливии под командованием Фернандо…
Неуловимая перемена произошла в сельве. Поначалу еле заметный, но, чем далее, тем более настойчивый и густой, солнечный свет просочился сквозь заросли, потек по глянцу листвы, вспыхивая розовато-оранжевыми отблесками. Солнце вставало!
Рассветные патрули, пробившись к поляне золотыми косыми лучами, как по мановению волшебной палочки, всколыхнули в партизанах новый прилив тихой, подсознательной радости.
– Разбудите Кастильо! Он дрыхнет, как младенец!
– Да, Рейес, этому только соски не достает…
– Помогите Тане.
– Не надо, я сама…
Белокурая женщина попыталась самостоятельно поставить ноги на землю, но чуть не вывалилась из гамака. Если бы ее не подхватил бросившийся на помощь партизан. Тот молодой герильеро с редкой, чуть пробившейся бородой, что вчера приходил к Рохасу вместе с кубинцем. Никогда Онорато не видел такой красивой женщины. Понятно, почему этот юнец кинулся к ней, сломя голову. Но до чего же она была худа! Как тростинка. И лицо изжелта-белое, как пленка в горшке, наполненном козьим молоком.
А как бережно он поставил ее на землю! И всё не отнимал руку, поддерживал ее за локоть. Да, лучше бы ей не вылезать из своего гамака. Выглядела она совсем плохо: собиралась с силами, чтобы сделать первый шаг, и на лице ее, каком-то открытом и небывало прекрасном, отразилось так явственно, чего стоили ей передвижения по земле. И Рохас вспомнил, как с таким же трудом поднимался с кровати его сын, когда мерин чуть не проломил грудную клетку ребенка своим копытом. А потом, когда к нему впервые пришли партизаны и тот, высокий, с невыносимо-пронзительным взором, которого все называли командир Рамон, осмотрел его сына, старший пошел на поправку.
Рохас снова вспомнил взгляд этого человека. Внутри у него всё дрожало, и с губ его чуть не сорвался крик: «Не ходите! Ни за что не ходите к броду Йесо!». Да, если бы Рамон был с ними, он так бы и сделал. Он бы еще там, у хижины, предупредил их. У него такой взгляд, что ему невозможно сказать неправду.
Но командира с ними не было. А к хижине вчера пришли эти двое: молодой герильеро и кубинец, который никак не может развязать узел веревки своего гамака. Он заросший и грязный, и очень больной и усталый на вид. Как и все остальные. Рохас подошел к нему и помог справиться с узлом.
– Спасибо, – благодарность светилась в его взгляде, и Онорато поспешно отвернулся от этого света, который так мучительно обжигал всё внутри.
– Не стоит благодарности, – пробурчал он, возвращаясь на своё прежнее место, возле сгнившего и переломившегося у основания ствола дерева хагуэй.
Да, Рамону он бы всё рассказал. Предупредил бы их. Но теперь…
Теперь в голове Рохаса вновь звучал голос янки – сладкий, как мёд диких пчел, вкрадчивый, как скольженье змеи. И три тысячи долларов, и ранчо в Штатах заслонили для кампесино, одетого в белую рубаху, эту жалкую кучку обреченных.
XV
Он шел быстро. Слишком быстро. Рейес, чернокожий гигант, который шел сразу за проводником, то и дело окликом просил его остановиться, подождать, пока люди подтянутся. И белая рубаха замирала и терпеливо ожидала. Так Рохас сделал и на берегу Рио-Гранде, у кромки брода Йесо. Он повернулся к воде спиной, словно боялся глянуть в ровное мглисто-зеленое зеркало воды, скрывавшее под собой бездонную бездну. Крупная дрожь сотрясала всё внутри него, и он, чертыхаясь про себя, мысленно поторапливал эту «кучку прокаженных». По уговору, как только они подойдут к реке, он должен был удалиться. И теперь они невыносимо задерживали его. Его, спешащего к семье, к мирной, обеспеченной жизни на ранчо во Флориде…
Индейская цепочка, в которую растянулась группа из девяти человек, действительно, грозила вот-вот порваться. Отставание начиналось уже с Хоакина, шедшего следом. За ним – Мойсес Гевара, с застывшей маской мученика на лице и рукой, словно прилипшей к животу, который беспрестанно болел, словно из него торчит мачете, всаженный по самую рукоять. И так, звено за звеном, каждое из которых, казалось, сейчас может разомкнуться. Мачин Оед, Поло – Аполинар Акино, Вальтер Арансибия, Пако – Чавес Кастильо. Он намеревался удрать из отряда вместе с Чинголо и Эусебио, но трусость не позволила ему сделать даже этого. Но цепочка не разрывалась, словно сцепление обеспечивалось не физической силой и крепостью материала, а чем-то иным – залогом той встречи, что ждет их на том берегу…
Замыкали процессию Таня и Фредди Маймура. Таня-партизанка шла уже без чужой помощи. Месяцы, проведенные в джунглях, заставили осунуться ее лицо, истощили тело. Но тяжелый рюкзак так и не смог изменить ее статную осанку балерины, горделивый размах ее женственных плеч, а рука, сжимавшая винтовку «М-1», истончившись от голода, стала лишь еще нежней и белее.
Как всегда, Таня сумела привести себя в порядок перед маленьким зеркальцем, прикрепленным к ветке дерева.
«Это дисциплинирует», – приговаривала она, одну за другой выбирая прихваченные губами шпильки.
Теперь, на марше белокурые волосы Тани были аккуратно уложены и собраны в пучок. Зеленая кофточка и армейские брюки очень шли ей, лишь подчеркивая фигуру.
Это тут же по достоинству оценили солдаты из армейского батальона, засевшего в зарослях на том берегу Рио-Гранде. В прицелы своих «гарандов» и карабинов они детально ощупывали всю ее – от волос до пяток, а лишь потом распределяли между собой взятых на мушку партизан согласно приказу капитана Варгаса Салинаса. Заросли на берегу с той стороны словно бы расступались, образуя прогалину, отчего всё пространство на подступах к броду хорошо просматривалось.
Крестьянин, одетый в белое (они так заранее договорились, чтобы солдаты издали видели «своего»), о чем-то переговорил с негром, шедшим впереди, и поспешно повернул назад. Только он удалился, как негр, высоченный, широкоплечий, ступил в воду. За ним двинулись и остальные. Холодный озноб прошел по спине каждого, кто с суеверным страхом следил, как партизаны – один
