Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
А именно так можно назвать то, что происходило с Ивановым, его коллегами, да и со страной вообще в 1937–1938 гг. Год начала массовых репрессий среди больших людей – государственных деятелей, промышленников, военных, крупных деятелей науки и искусства – начался, как по календарю, прямо с января. Это был громкий, на весь СССР, процесс над «Параллельным антисоветским троцкистским центром». Параллельным потому, что дополнительно, в параллель к зиновьевско-каменевскому, коварный Троцкий задумал еще один террористический, «запасной центр на случай провала основного», под руководством Пятакова, Радека, Сокольникова и Серебрякова. Ничего нового по грубой чудовищности обвинений и покорному виду и нраву обвиняемых, по сравнению с процессом над Зиновьевым и Каменевым, от него не ожидалось. Но еще волновало. Может, поэтому Иванов и решил поближе познакомиться с этим процессом, вглядеться в его коллизии, фигуры, лица. Хотя можно сказать и иначе: такие сюжеты шпионства-вредительства маститый писатель не сразу придумает. Оказывается, бывшие оппозиционеры получали на тайных встречах за границей от своего бывшего главы Троцкого письма и устные указания расшатывать советскую экономику саботажами и диверсиями, готовить покушения на главных лиц страны, вплоть до Сталина, создавать террористические ячейки для исполнения вредительских актов и убийств. И возглавляли эту сеть антисоветчиков члены правительства и ЦК на высоких должностях. Пятаков был первым заместителем наркома тяжелой промышленности, Сокольников – первым замом наркома лесной промышленности, Радек – зав. бюро международной информации ЦК ВКП(б), Серебряков – замначальника Центрального управления шоссейных дорог и автотранспорта. Они подробно рассказывали о том, как главы и члены созданных ими «троцкистских центров» устраивали простои и поломки, пожары и взрывы на крупнейших заводах – флагманах советской индустриализации, на шахтах и железных дорогах.
«Как во все это верить? Уму непостижимо!» – думал, наверное, Иванов, слушая сенсационные речи подсудимых. Но к, несомненно, искреннему недоумению у него, как у писателя, примешивалось, должно быть, и профессиональное любопытство к происходящему. Например, А. Шестов, управляющий Салаирским цинковым рудником в Кемеровской области, говорил, как там саботировалось стахановское движение. И конечно, Иванов не пропустил эпизод с попыткой покушения на самого В. Молотова. Это же готовая новелла! В. Арнольд, заведующий гаражом и отделом снабжения на Кузбасских рудниках, когда вел машину с членом политбюро, «нарочно повернул руль в овраг, но недостаточно решительно, и ехавшая сзади охрана сумела буквально на руках подхватить эту машину», «все вылезли уже из опрокинутой машины», живы и здоровы – сообщил А. Шестов на допросе. Все было заранее ясно, и Вышинский мог с пафосом произносить заготовленные формулы. Видно, что сомнений в ином исходе процесса не было – слишком уж покорно и сломленно выглядели все эти «пятаковцы», начиная с самого главного. И не растрогать было раскаявшемуся Пятакову ни твердокаменного прокурора, ни Сталина, который, говорят, тайно присутствовал на заседаниях. Хотя, если бы вождь и сделал из-за шторы знак рукой, может, Вышинский и сжалился бы: уж слишком, по слухам, боялся он, бывший меньшевик, своего «хозяина».
О том, что Иванов присутствовал в зале и однажды увидел, как «за марлевой занавеской окошка в Колонном зале чиркнула спичка и осветилась трубка», написал с его слов сын, Вяч. Иванов, в воспоминаниях. Присутствовал же Иванов на суде не просто так, а в качестве «корреспондента от “Известий”». Причем имеется в виду следующий процесс по делу «антисоветского право-троцкистского блока», проходивший через год, в 1938-м, фигурантами которого были Бухарин, Рыков, Ягода, вплоть до бывшего секретаря Горького П. Крючкова. Но, видимо, был Иванов корреспондентом этой газеты и в 1937 г. Свидетельством тому, хотя и косвенным, является его статья «Чудовища» в газете от 28 января. Видно, что Иванов действительно был на заседаниях 26–27 января, судя по записи выступлений допрашиваемых – Я. Лившица, И. Турока, И. Князева, В. Арнольда, Б. Норкина. Точнее, по зарисовкам их внешности, поз, голосов. И никакого сочувствия, сплошной негатив: «похожий в суконной рубахе своей на какую-то черную омерзительную птицу» – это заика Лившиц; «с благообразием шулера» дает объяснения «шпион Князев»; «тряся бородой и еще больше походя на скользкие, серовато-желтые грибы, что растут в подвале, говорит озлобленно» – Пятаков; «обрюзгшее лицо Серебрякова», рядом, «приподняв плечи к бакенбардам», – Радек. Не люди, а уроды, чудовища, сравнимые с глубоководными рыбами «мертвенно-серой окраски»; у них «огромные клыки», пасть «чуть ли не во всю длину тела», и «костяные их нагие морды странно похожи на черепа людей». Пожалуй, это единственный в творчестве Иванова пример, когда он не смог увидеть и разглядеть в описываемых людях хотя бы гран человеческого. Он прямо признался: «И чем больше узнаешь об этом полном отсутствии человечности, тем тяжелее и омерзительнее смотреть на них».
Встретиться бы с ними, узнать, почему происходили аварии, пожары, сбои в работе коксовых печей, забоев или конвейеров. А если
