Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
Понятно, что Иванов приехал писать сценарий, и его стиль явно отразился в коротких фразах дневника. Вступает он здесь и на знакомую колею «натурализма» 1920-х гг. Эмоции у Иванова появляются только по прочтении (очевидно, в газете) «обвинительного заключения о троцкистах». И тут же бурная реакция: «Как эта сволочь существовала? Ужасное человеческое падение! И как мы их не видали?» (20 августа 1936 г.). Речь тут могла идти о фигурантах процесса над Зиновьевым и Каменевым, приговоренных к расстрелу. А в приговоре «сволочам» действительно говорилось о жутких вещах: организации по директиве Троцкого террористического центра «для совершения убийства руководителей ВКП(б) и советского правительства», подготовке и осуществлении 1 декабря 1934 г. «злодейского убийства С. Кирова» и создании террористических групп, подготовлявших убийства чуть ли не всего политбюро. Оказывается, никому больше нельзя верить. С этих лет в искусстве, особенно в литературе и кино зародится и станет популярным, сверхпопулярным, жанр подпольных и хитро маскирующихся врагов троцкистов и шпионов и разоблачения их доблестными чекистами. Иванов прикоснется к нему в романе «Пархоменко», где все это будет, включая шпиона Штрауба, но на материале Гражданской войны, и будет писать роман все эти страшные годы, с 1936-го по 1938-й. И все эти годы будет не раз еще ужасаться «человеческому падению» многих партийных деятелей, в том числе Бухарина и Ягоды, с которыми был так дружен Горький. Знал и поддерживал Горький Каменева, об обвинениях которого Иванов только что прочитал и в издательстве которого – «Academia» – в 1934 г. вышла книга его рассказов «Дикие люди», открывающаяся «Дитём» с рассказами из «Тайного тайных» «Поле» и «Жизнь Смокотинина». Эта «сволочь» Каменев значится еще и редактором оной книги.
Это были все же не 1920-е гг. Надо твердо и без сомнений верить в Сталина и партию, и тогда точно не собьешься. Смокотининым или Афонькой Иванов точно не будет. А для сценария и фильма о лидере казахского национально-освободительного движения и революционера Амангельды Иманова особых усилий ему предпринимать не пришлось: его соавтор Г. Мусрепов в том же 1936 г. опубликовал пьесу «Амангельды», видимо, и ставшую основой сценария. Однако в фильме фамилия Иванова возглавляет триумвират авторов. Но вот третий соавтор, Беймбет Майлин, в октябре 1937-го будет арестован и вскоре расстрелян. В те годы к репрессиям уже начали привыкать: Пильняк, Веселый, Авербах, Киршон, Воронский…
С Воронским у Иванова вышла осечка. Точнее, не с ним, давно переставшим публиковаться в журналах, а с Валерианом Правдухиным, верным соратником, последователем, учеником критика. В 1936 г. он публикует в «Красной нови» роман «Яик уходит в море» (№№ 2–4), где чуть ли не поет гимн уральскому казачеству, сочными красками рисуя колоритных обитателей поселка Соколиный, их нравы, обычаи, характеры, и славит природу Оренбургских степей. Еще крамольнее как-то подозрительно похожие на плач по раскулачиванию и сочувствие казачеству сцены грабежа тех, кто не покорился распоряжению царя о воинской повинности казаков («как простые солдаты», они должны были идти в «мужичью Россию»). И еще сильнее описана ссылка женщин: «Никому из станичников не приходилось слышать столько стонов, реву и визга». Одни кусались, другие пели крамольные песни, третьи пытались плеваться, даже заголялись, «подняв до живота юбки». Неужто Иванов, читая все это как редактор отдела прозы, не понимал, что это чуть ли не документальные описания раскулачиваний во время коллективизации в советских деревнях и высылки семей кулаков? Но, видимо, грели воспоминания о казачьем Уральске, где Иванов был лет десять назад (он собирался даже писать роман «Казаки»). Сам Правдухин считал себя оренбургским казаком (родился в станице Таналыкской Оренбургской губернии) и очень любил охоту – занятие, не чуждое и Иванову. Наверняка он знал книгу Правдухина «Годы, тропы, ружье», изданную в 1930 г. Даже несмотря на явный и неизбежный при описании казачества натурализм и столь же явную ностальгию по прошлому, по «порушенному казачьему миру, еще недавно такому прочному, а теперь ставшему смутным и горьким, как взбаламученное море», Иванов просто не мог отвергнуть этот роман.
Роман «Яик уходит в море» вышел отдельной книгой в зловещем 1937 г., став одним из доказательств «антисоветской деятельности» писателя и критика, арестованного в августе этого же года. В показаниях одного из свидетелей, возмущаясь требованиями цензора к этому роману, в котором восхвалялась жизнь казачества при царизме, Правдухин заявлял: «При нынешнем положении нельзя писать правду». А о «процессах “Каменев-Зиновьев”» и других говорил, что «ни на минуту не верит в их (обвиняемых. – В. Я.) виновность (…), что все дело сводится к борьбе сталинской верхушки за неограниченную власть в стране». А Иванов верил и еще ужасался, презирал, ненавидел этих «сволочей». Правдухин же был откровенным «диссидентом»-антисоветчиком. Об их с Сейфуллиной квартире в Художественном проезде, дом № 2, знала вся писательская Москва, у них собирались Пильняк, Бабель и др. будущие жертвы Лубянки. В том числе московские сибиряки Е. Пермитин, М. Никитин и др. Знал ли Иванов об этой «нехорошей квартире», ходил ли туда? По крайней мере, роман «Яик уходит в море» как-то попал к нему в редакцию «Красной нови», и вполне возможно, что Иванов был в квартире на Художественном проезде, общался с ее хозяевами и гостями и даже напечатал этот роман сомнительной идеологической направленности.
И процесс, и спектакль. «Чудовища» мнимые и подлинные
Но на этом все его подвиги кончились. Уже в № 8 «Красной нови» за 1936 г. – в открывающей номер неподписанной статье – было строго указано «усилить бдительность» на фоне разоблаченной «банды фашистских агентов из троцкистско-зиновьевского террористического центра. Тщательно изучить всех людей, сотрудничающих в журналах, является обязанностью и редактора журнала, и всей редакции. Между тем неразборчивость, благодушие в отношении подбора сотрудников имеет место и в редакциях журналов, и в издательствах». Троцкистами названы писательница г. Серебрякова, критики Д. Горбов и А. Селивановский. А тех, кто печатал их (Афиногенова, И. Гронского, К. Рожкова), статья укоряла в «гнилом либерализме»: они подбирают этот «человеческий мусор», «покровительствуя троцкистско-зиновьевской падали». Такая зубодробительная лексика скоро станет привычной, даже необходимой, к ней предстояло еще привыкнуть. И даже осваивать ее, подписывая коллективные письма и поработав какое-то время корреспондентом газеты «Известия» на процессе Г. Пятакова и К. Радека.
Это будет уже в 1937 г. А пока, в 1936-м, Иванова с Правдухиным вроде бы пронесло. Тем более что ответственность за напечатанное
