Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков
В феврале 1963 года принят в Союз писателей СССР. В сентябре того же года поступил на Высшие литературные курсы при Союзе писателей СССР.
После окончания курсов снова вернулся на родной Урал.
С 1966 по 1970 год был главным редактором журнала «Уральский следопыт». Целиком изменил лицо журнала и его содержание. Среди авторов — Василий Белов, Владислав Крапивин, Виктор Астафьев.
В 1970 году переехал в Москву. Работал в редакции советско-болгарского альманаха «Дружба». Затем — главным редактором художественной литературы Госкомиздата РСФСР.
В 1970 году избран председателем приёмной комиссии и секретарём Московского отделения Союза писателей СССР.
В 1977 году ушёл со всех должностей и целиком погрузился в творчество.
Не порывал связей с родиной. В Ирбите жил его друг поэт и фронтовик Владимир Лаптев. Когда в «Современнике» вышел «Касьян Остудный», Иван Акулов писал другу: «Можешь поздравить меня: книга моя “Касьян” вышла — 100 000 тираж. Это для меня событие огромной важности, так как за всем этим стоит пятилетний труд, включая и годы жизни в Ирбите, где я в целом поработал весьма плодотворно. Сейчас я уже далеко шагнул в работе над третьей частью, которая будет не менее напряжённой и острой в социальном плане. Рублю прямо! И только так. Я не признаю облегчённой прозы, ты знаешь…
Договорись об организации встреч в сельхозтехникуме, а также в школе № 1. Мне надо, чтобы люди встретились со мной, немного почитав написанное мною…»
Так и жил. Так и работал. И он — родине. И родина — ему.
В декабре 1977 года получил письмо от Виктора Астафьева: «…спасибо тебе за то, что ты доверился мне и дал прочитать свой роман. Ничего я честнее, мужественней и талантливей не читал в нашей литературе и нашей горемычной деревне… Только через себя пропустивши нашу деревню… возможно было написать о ней так глубоко, с таким проникновенным страданием, как это сделал ты. Всё же твоё преимущество в возрасте сказалось — несколько лет работы на земле, истинной, взрослой, наменяют всю память и интуицию, какая, например, дадена мне…»
Из очерка Валентина Сорокина[33] «Без друга»: «Сказал я об Акулове добро в “Литературной России”, а Виктор Астафьев мне пишет: “Понравилось, хорошо!” А Борис Можаев звонит: “Удалец ты, и я о нём печатал!..” А Пётр Проскурин замечает: “Акулов такой русский — замуруют!..” А Егор Исаев благодарит: “Завидую, сильно, Валя!..” А Юрий Бондарев, размышляя: “Акулов непременно один из самых честных ратных художников, непременно, но зависти остерегайся и ревности!..” Юрий Васильевич прав: роман Акулова “Касьян Остудный” волочили, волочили по журналам, а мне пришлось, опираясь на свою наивность, провести роман через издательство “Современник”, через ЦК КПСС и цензуру. <…> За романы Акулова, изданные в “Современнике”, меня допрашивали в КПК[34]:
— Почему Кадушкин, герой его романа, в колодец бросился?
— Так легче. Захлебнулся, и всё. Сколько же терпеть грабителей?
— Не грабителей, а строителей новой деревни. Термины не те. Ясно?»
И ещё несколько фрагментов из воспоминаний Валентина Сорокина:
«Идеал прозаика у Акулова — Бунин. Идеал поэта — Клюев. Мне кажется, все они и натурами не чужие: истязание себя ради правды и русского молитвенного оздоровления — в их творчестве. Иван Иванович просиживал над ними сутками, восхищаясь:
— Бунин колдун и Клюев колдун!..»
«Идеал деятеля у Акулова — Столыпин. Ему посвящён роман “Ошибись, милуя”. Роман выточен затворнически, так тонко, так фактово, что затоптать роман нельзя было и в то, икающее кремлёвскими буфетами время. А в наше — неувядаемая задача темы и её классическое разрешение автором не дадут снизить значение романа в обществе, как бы опять воюющем и раскулаченном…»
«Иван Иванович весьма прохладно смотрел на верующих, но разорение наших русских храмов не переносил: страдал и возмущался извергами. Поддавался знамениям и символам. Подробно рассказал мне историю лётчика, упавшего в самолёте под Новгородом в озеро во время боя с немецкими “мессершмиттами”. Много лет лётчик сохранялся в герметической кабине. А вскрыли — прах рассыпался. Но невеста, старуха, успела угадать парня. “Русский народ — лётчик, идущий на таран, он весь рассыплется, когда его страну вскроют! Весь!” — заключал Акулов».
«— Ну, саркофаг Ивана Грозного мы, хамы, разрушили? Ну, саркофаг Петра I мы, хамы, тоже разрушили? Крышку подняли — как живой Император! И сразу — прах, пыль бренная. Не преступи заповеди жизни. И лётчик, Саша, жених бабушки белой, чуть докоснулись — в прах. То — народ русский, измученный, народ, убитый в подвалах, тюрьмах, войнах, абортах и прочих кознях, народ, Валя, народ!»
«Иван Иванович грустно делился итогами бессонниц: “Понимаешь, Валентин, террористы и зэки, революционеры, дорвавшись до власти, навоздвигали памятников себе и, породив миллионы, изобретя миллионы преступников, обрекли их, в грядущем, на амнистию, а теперь памятники, воздвигнутые теми, первыми, сносятся, а памятники амнистированным — возводятся! Жуткая суть!”»
«Терроризм не является чертою русского народа, и Акулов отлично доказал в романе “Ошибись, милуя”, что терроризм нам “рекомендован”».
«Перед Толстым и Лесковым, Буниным и Шишковым благоговел до конца дней своих. Цитировал Пушкина наизусть — из “Бориса Годунова”. Некрасова читал кусками, не опираясь на текст, читал, как собственные страницы, Клюева ценил высоко, а моей преданности Есенину завидовал и недоумевал: неужели я обожаю Есенина больше, чем он обожает Клюева?»
«Ленин, Валя, <…> колоссальный жид, Валя, вымокший до мизинца, до ушей в святых слезах русских и в святой крови русской, а ты, Валя, стихи ему сочинил. Гой!»
«Членов Политбюро, мужиков, Иван Иванович относил к разряду вихляющихся проституток, запеленгованных мафиями и ЦРУ на ликвидацию СССР.
— Бездельник и бляди! — жаловался он».
«Упрекал Геннадия Серебрякова: “И этот помешался на Сталине. А ты, Валя, их защищаешь. И тебе, Валя, Сталина жаль? А он вас не жалел, гоня по тюрьмам и гоня по сражениям наших братьев, отцов и дедов, не жалел, а вы пожалейте императора, пожалейте! Вдруг… Валя, вдруг Чуев прав? И вдруг Серебряков Геннадий прав? Сталин, конечно, рубанул по ленинской гвардии, рубанул, эх, кацо, и рубанул, спасибо ему, Валя, грузину, русские-то струсили, а он рубанул. Бирюкову[35] бы ему в жёны!”»
Критик Наум Лейдерман очень точно определил эволюцию писателя: «Иван Акулов — единственный на Урале настоящий романист (после Мамина-Сибиряка). Он постепенно шёл к своему жанру — сначала был тривиальный соцреалистический роман “В вечном долгу”, потом — мучительная работа над “Крещением”, тут просто физически ощущаешь, как от части к части растёт мастерство Акулова-эпика. Роман “Касьян Остудный” не смог пробиться на страницы “Урала” (его вообще не пропустили ни в один журнал), но ведь это же замечательная вещь. А возьмите критические книги или новые учебники и пособия по русской литературе
