Юрий Семенов - Комиссар госбезопасности

Было тепло, но промокшие ноги парнишки зябко чувствовали утреннюю свежесть, и сам он ощущал тревожную неуютность. Как всегда, перед рассветом темнота сгустилась; в беззвездном небе лишь высоко на востоке пробилась матово-серая полоса. Миша заметил ее, оглядевшись и поняв, что уклонился в сторону: село должно быть по правую руку.

Топчась в нерешительности, Миша не мог сообразить, куда идти дальше. Ветряк он, должно быть, прошел, не заметив. А если явился кто-нибудь от Стышко, будет ли ждать до утра? Ведь Сева Бугаенко сообщил, что «встреча назначена через три дня ближе к полуночи у млына за восточным краем села… или там же на следующий день». Миша начал подсчитывать, сколько прошло с тех пор дней. Выходило, впору — сегодня. Но было уже утро… Неожиданно у него появилось желание, пока не взошло солнце, убежать подальше от села, где-нибудь спрятаться, переждать до ночи. А днем оглядеться, отыскать ветряную мельницу — ее издали увидишь.

Тревога за Алексея Кузьмича, подавленная было неожиданным одиночеством и страхом, вдруг ожила в парнишке с такой болью, что по его щекам покатились сиротские горькие слезы. Он не вытирал их, только всхлипывал, прерывисто шмыгал мокрым носом, и вовсе не отчаяние, а какая-то небывалая решительность овладела им, побуждая что-то предпринимать, делать.

Между тем где-то далеко в глубине за горизонтом зримо сходил мрак, растворяясь и предвещая рассвет. И там, на фоне помягчевшего неба, Миша увидел неестественно высоко — на взгорье — черную, похожую на огромную парящую птицу верхушку мельницы. Он ничуть не сомневался в том, что видит тот самый млын, который ему нужен. Глухов бросился бежать, забыв, что на пути овраг с ручьем, кувырком скатился в него, выбрался на противоположный край и засеменил по ухабистому склону холма наверх.

Он подходил к ветряку, мрачному и таинственному, переводя дух и с надеждой вглядываясь в пустое светлеющее пространство: не появится ли кто-нибудь? Но вокруг было тихо и пусто.

Миша обошел вокруг мельницы; задрав голову, оглядел громоздкие ободранные крылья, постоял в раздумье, увидел скособочившуюся на одной петле дощатую дверь, чуть отодвинул ее, чтобы пролезть, и вошел внутрь. Он различил толстые бревенчатые опоры — вертикальные и в перекрестье, сооруженные давным-давно с надежной основательностью.

Прикрыв поплотнее за собой дверь, Миша по лесенке поднялся на площадку, но не стал задерживаться на ней, полез выше, на вторую. Дальше хода не было, разве что если только вскарабкаться по скрещенным бревнам, цепляясь за металлические скобы, — под крышей виднелось что-то вроде круглого потолка с квадратным отверстием.

«Посмотрю потом», — решил Миша о чердачном укрытии, успев наивно понадеяться на то, что туда, в случае чего, искать не полезут. Он притулился у щели — выбирай любую на все стороны, увидел оранжевую с краснотой зарю и огромное, как на ладони, пространство, но не выхватил глазами того, чего ему хотелось. Перешагивая и подныривая под косо поставленные бревна, он подошел к нужной стороне стены и через щель увидел знакомое село. Он отчетливо помнил, как входил в него с Лойко, испытывая робость и сочувствие к людям, оказавшимся на оккупированной территории, как остановил их староста, привел домой и Миша впервые разглядел врагов вблизи… Сейчас он искал глазами этот дом, но было все же далеко — километра два, к тому же улица отсюда не просматривалась, ее загораживали крайние беленые хаты.

Присев на бревно и сунув руки под мышки, Миша прислонился к стене и в вялой задумчивости снова прильнул к щели. И то, что он увидел, страдальчески отразилось на его лице: от села по дороге мимо холма пронеслась грузовая машина, в кузове под охраной лежал связанный Лойко. И когда машина ушла далеко, Миша метнулся наверх. Цепляясь за что попало, он добрался до квадратного лаза на чердак, пролез в него, без труда выдавил трухлявую дощечку и прильнул к отверстию.

Машина пылила далеко за поворотом и немного погодя скрылась. А Миша все смотрел в ее сторону, потеряв ко всему интерес. Ему ничего не хотелось — ни идти, ни спать, ни смотреть в щель, ни даже пить, и он с унылым безразличием опустился на грязный от многолетней пыли пол, обхватил колени и сидел так, не замечая свисающих возле лица паучьих тенет. Мысли приходили бессвязные, тоскливые.

Успокоившись немного, Миша калачиком свернулся на полу. Но сон долго не приходил к нему.

…Лишь когда начало темнеть, Глухов осторожно спустился на второй этаж своего укрытия. Немного переждав, перебрался вниз, прислушался. Решил, надо выйти наружу и затаиться неподалеку в траве. Так он и сделал, дыша свежей прохладой и чувствуя, как щекочет в носу, позывая чихнуть. Зажав пальцами нос и потирая его, Миша вслушивался в шорохи ветра, томясь мучительным ожиданием. Сейчас было посветлее, чем прошлой ночью. На небе вспыхивали и пропадали редкие звезды, часто выныривала из туч луна, смотря прямо в лицо Мише, но, словно сочувствуя ему, снова ускользала за тучи.

До полуночи было еще далеко, когда Миша услышал шаги, а потом и увидел идущего человека. Он продвигался медленно, с осторожностью, но не прогибаясь. Подойдя к мельнице, постоял возле двери, тихонько два раза кашлянул.

Миша следил за ним, опершись руками о землю и весь подавшись вперед. Когда же услышал явно вызывающий сигнал, поднялся и без робости, но волнуясь, пошел навстречу.

— Мишута! — обнимая, шепнул ему на ухо Ништа.

— Петр… Лукич! — еле выговорил Миша, всхлипнув, но удержался, не заплакал.

Они недолго посидели возле мельницы. И когда Миша все рассказал, Петр Лукич, встревоженный и озадаченный неожиданной вестью, принял решение: идти через линию фронта к своим. Такой вариант был предусмотрен Стышко на случай, если произойдет непредвиденное и они потеряют связь с радистом. Без рации они ничто. Всякий раз не отправишь к своим донесение с посыльным. Значит, надо идти самому, вместе с Глуховым. Не мог он оставить его здесь одного. Да и подумал: «Где не удастся пройти взрослому, проберется мальчишка».

— Ты, поди, голодный, — достал из кармана сверток Петр Лукич. — На-ка, поешь. Я сейчас… — И он скрылся за дверью в мельнице.

Прикрыв полой пиджака фонарик и включив узкую полоску света, Ништа написал короткое сообщение Василию Макаровичу, положил бумажку в портсигар и закопал, как было предусмотрено, у основания центрального столба.

Когда чекист вернулся, Миша, жуя, сунул ему сверток в руку.

— Ты чего это модничаешь, голодный ведь? На-ка, дорогой, доедай, — хотел отдать еду обратно Ништа.

Но Миша не взял, сказав:

— Наелся, сами-то поешьте… Сейчас бы попить.