Ричард Колье - Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини

Постоянно кашляя и прикрываясь черным шелковым носовым платком, заядлый курильщик Козмин заявил Фурлотти:

— Весь фашистский режим может рухнуть, если не будет преподан соответствующий урок.

Фурлотти понял свою задачу. Прежде чем однорукий сицилийский общественный обвинитель Андреа Фортунато поднялся, чтобы объявить заседание трибунала открытым, шеф полиции шепнул ему:

— Вы должны провести заседание трибунала без сучка и задоринки. То, что это — важные персоны, не должно вас смущать, — добавил он с угрозой.

Фортунато лишь кивнул.

Фурлотти считал напрасной потерей времени всю эту процедуру: ведь обвиняемые были предателями дела фашизма, хотя и заявляли, что не собирались смещать Муссолини.

— Если вы не выступили на заседании большого совета, — обратился обвинитель к Чиано, — то почему вы постеснялись сказать об этом дуче?

— Поскольку я не был уже министром иностранных дел, — ответил тот, — у меня не было возможности запросто обращаться к Муссолини.

— Почему вы пошли на заседание совета, зная о заговоре? — был спрошен де Боно.

— Мне не хотелось идти на заседание, — признался старый маршал, — поскольку полагал, что совет затянется надолго, а я страдаю сонливостью.

— Мне было трудно что-либо понять, — заявил Пареши.

Джианетти же сказал:

— Когда я понял, что это был заговор… я немедленно отказался от своего голосования, сняв свой голос.

— Я думал, что инициатива Гранди преследовала цель укрепления нашей боевой мощи, — молвил Готтарди.

Маринелли же произнес:

— Я находился в десяти метрах от выступавших… и смог уловить лишь небольшую часть дискуссии из-за глухоты.

В воскресенье утром, когда стала выступать защита обвиняемых, Козмин вспылил и подошел к столику, стоявшему слева от судей. В это время адвокат Риккардо Маррозу говорил о долгих годах службы де Боно.

— Хорошо подготовленная речь, не так ли? — прервал его префект, злыми глазами глядя тому в лицо. — Адвокатам защиты следовало бы помолчать. Если будет такая необходимость, их можно и вывести отсюда.

В десять часов утра 10 января суд, подобно «французскому революционному трибуналу», вынес решение. Перед этим секретарь суда подошел к адвокату Перани и сказал:

— Передайте остальным защитникам: не возражать ни слова и стоять опустив головы, когда председательствующий будет зачитывать приговор.

Во время небольшого перерыва все скамьи были неожиданно вынесены людьми в черных рубашках, а на выходах и лестнице появились фашистские молодчики с автоматами на изготовку, блокировавшие каждую дверь.

— Адвокаты, не бойтесь, — сказал один из них, ^~ против вас мы ничего не имеем, но если тех признают невиновными, то мы прекратим комедию. Не забудьте, однако, пригнуться!

Маленький деревянный ящичек передвигался по столу, покрытому зеленым сукном. Это в комнатке, примыкавшей к залу заседаний, судьи проводили голосование. В абсолютной тишине слышался лишь стук опускаемых шаров: белый — невиновен, черный — виновен.

У судьи Ренцо Монтаны закружилась голова. Сорокадевятилетний генерал милиции, ветеран марша на Рим, считал, что настоящие виновники давно уже скрылись, а эти оставшиеся члены большого совета были лишь козлами отпущения. Он все более убеждался, что трибунал, да и все судейство были подстроены с самого начала и до конца. Еще до голосования он попытался выступить в защиту маршала де Боно, упомянув его возраст, заслуги в период Первой мировой войны и необходимость делать различие в степени вины обвиняемых. Судья Энрико Веццалини, ведший тайно переговоры с Козминым, возразил:

— Тут может быть только одно различие: стрелять в спину или в грудь.

Монтана обратился к судье Джиованни Риггио за поддержкой, но тот колебался. И вновь вмешался Веццалини, сказавший:

— Вы предаете фашизм и революцию. Риггио сразу же сдался, заявив:

— Мой долг — голосовать за наказание.

И Монтана с горечью понял: режим борется за свое собственное существование, поэтому для милосердия места не оставалось.

Как врач, Франц Паглиани попытался защитить Маринелли: будучи глухим, он вряд ли разобрался в происходившем. Большинство судейской коллегии, однако, его не поддержало. Для доказательства глухоты необходимо собрать медицинский консилиум, трибунал же должен был поторопиться. Что касается Готтарди и Пареши, то судья Отелло Гадди, твердолобый начальник местной милиции, брякнул:

— Если я, простой подполковник, понимаю, что к чему, то и они должны были это понять.

Прекратив прения, судьи приступили к голосованию. В результате оказалось:

де Боно: 4 шара — невиновен, 5 — виновен; Туллио Джианетти: 5 — невиновен, 4 — виновен; Маринелли: 1 — невиновен, 8 — виновен. Последним был Джалеаццо Чиано — 9 черных шаров.

Над полем висела полоса тумана, смешанная с дымом. С вязов, окружавших форт Сан-Проколо, сорвалась стая грачей, поднявших шумный гвалт, слившийся с эхом винтовочных выстрелов по пяти мужчинам, сидевшим привязанными к стульям, взятым из ближайшего бара. Когда дым от сигареты Козмина смешался с пороховым дымом, у немецкого офицера, стоявшего рядом с ним, на глазах показались слезы.

— Не могу понять вас, итальянцев, — с трудом проговорил он. — Ваши души либо слишком мягкие, либо слишком жестокие.

У Козмина в голове промелькнула только одна мысль, что подписанное осужденными прошение о помиловании никогда не попадет в руки Муссолини. Ему повезло, что такие твердолобые фашисты, как секретарь партии Паволини и местный шеф полиции Туллио Там-бурини, поддерживали его во всем. Поначалу они попытались убедить министра юстиции Пьетро Пизенти отказаться принять прошение осужденных о помиловании. Когда же тот настоял на своем и собирался передать его лично дуче, Паволини воскликнул в ярости:

— Мы не можем нанести ему такую боль.

До трех часов ночи 11 января никто в прокуренном кабинете Козмина не мог сообразить, что полковник Итало Вианини, инспектор пятой зоны Национальной республиканской гвардии, имел право отклонения любых прошений. Полковника подняли с постели, но он стал отказываться. В течение пяти часов Козмин, Там-бурини и обвинитель Фортунато настаивали на своем, пока тот по прямому указанию своего шефа, генерала Ренато Риччи, не согласился.

Когда майор Фурлотти поднял правую руку и дал сигнал на открытие огня, оказалось, что экзекуционный взвод находился в готовности в форте Сан-Проколо уже в течение четырех часов.

Конец, которого столь ждал Козмин, был ужасным и кровавым. Из тридцати солдат, включенных в состав экзекуционного взвода, стоявшего всего в десяти метрах от жертв, никто ранее не принимал участие в подобных экзекуциях.