Хендрик Фертен - В огне Восточного фронта. Воспоминания добровольца войск СС

Вскоре после этого, в ноябре 1945-го, Маркварт покинул Бреслау, хотя именно здесь он родился и прожил детство и юность. Он не видел перспектив для своей дальнейшей медицинской карьеры в условиях, когда все оказалось в руках славян. Незадолго до своего отъезда он написал стихи, в которых были такие строки:

Мой дорогой город, превращенный в руины,Прости, что хочу убежать от тебя,но здесь невозможно жить.

Маркварту было не суждено увидеть Бреслау снова. Однако когда через несколько лет мы опять повстречались с ним, он был уже не только семейным человеком, но и профессором медицинских наук.

После его отъезда мне не пришлось слишком долго страдать от одинокого существования. Многие жители Бреслау были рады приютить меня у себя, поскольку я мог выступить в роли их защитника. Таким образом, мне в течение долгого времени довелось жить на Клостерштрассе в доме одной пожилой леди. Чтобы помешать польским грабителям ворваться в ее жилище ночью, я укрепил все двери с помощью толстых досок. Предпринятые мной меры оказались не напрасными. Бандиты много раз пытались проникнуть в дом, но это им так и не удалось.

Что интересно, моя хозяйка была замужем за бельгийцем. Когда она, наконец, получила разрешение выехать к нему, то оставила свой дом мне и даже дала мне бумагу, скрепленную ее подписью, удостоверяющую мое владение. Это, конечно, не особо понравилось полякам. И они сумели-таки найти лазейку, которая позволила им объявить мои документы на право собственности домом не имеющими законной силы. Поляки придрались к тому, что на бумагах не стояло подписи и печати нотариуса. Из-за этого я не был официально признан владельцем дома. Однако я все равно мог оставаться в нем и даже сдавать часть его комнат студентам, что я и делал.

Надо сказать, что моему дому серьезно досталось во время обороны Бреслау. Половина здания на втором этаже была разрушена артиллерийским огнем. Из-за этого тому, кто решался воспользоваться размещавшимся там туалетом, находясь в нем, приходилось любоваться лежащими вокруг грудами обломков. Подобные условия, тяжелые для жизни человека, оказались идеальными для насекомых. Причем насекомых этих везде сновало так много, что они даже не давали нам спать.

Неподалеку от моего жилища в двенадцатом доме на Лютцовштрассе жила семья по фамилии Ласка. Их дом счастливо избежал сколь-либо серьезных разрушений в ходе боевых действий. И в нем вместе с матерью семейства жили ее дочь с маленьким ребенком, невестка и двое теток. Вскоре муж дочери вернулся из лагеря для военнопленных, и мы с ним объединили усилия по выживанию в подобных условиях. О судьбе главы семейства Ласка и двух его сыновей никому из нас не было ничего известно тогда. Однако я сам стал как бы членом семьи. Я искал дрова для них, а также помогал им, используя открывшийся у меня талант к торговле на черном рынке. У семьи Ласка осталось немало вещей, которые ценились тогда, но не являлись самым необходимым для выживания, и я обменивал их на то, что требовалось семье в данный период.

Центр черного рынка Бреслау находился в те дни между Кайзеровским и Фюрстенским мостами. Именно там жители Бреслау прежде сооружали временную взлетно-посадочную полосу. Теперь эта территория представляла собой огромное открытое пространство, со всех сторон обрамленное разрушенными домами. Атмосфера, царившая там в торговый день, была сравнима с атмосферой азиатского рынка. Со всех сторон галдели поляки, которые воровали продукты у себя на работе и продавали их здесь, и жены фермеров, предлагавшие свои товары с импровизированных торговых рядов, а то и прямо с запряженных лошадьми повозок.

На этом рынке можно было найти все, что было необходимо для поддержания прежнего немецкого уровня жизни. Однако нужно было быть миллионером, чтобы позволить себе все это купить. На прилавках лежало масло, яйца, шоколад, бекон и кофейные зерна. Однако цены на них были запредельными. В толпе польских торгашей можно было заметить и редких немцев, худых и опустошенных. Ожидая своего изгнания из города в любой момент, немецкие женщины продавали или обменивали на продукты все, что у них оставалось в домах, даже костюмы своих погибших мужей и пропавших без вести сыновей. Большинство из них просило за свои товары самую скромную цену. У них не хватало сил торговаться с теми, у кого не было совести.

Будучи мужчиной и иностранцем, я мог позволить себе общаться с польскими торговцами гораздо более напористо. «Бизнес есть бизнес», — говорил я им и торговался до тех пор, пока мне не удавалось сбить цену на их товар до его разумной стоимости. Вскоре я стал своим человеком на рынке. Появляясь там, я обычно приносил довоенные вещи семьи Ласка: Все они были высочайшего качества, а в Бреслау теперь было практически невозможно достать подобные вещи. Кожаные туфли, шерстяные пальто, костюмы, постельное белье, нижнее белье — все это очень ценилось в то время. И мне удавалось продавать эти вещи по их максимальной цене.

Когда торговый день заканчивался, я позволял себе подойти к торговому лотку под вывеской «Пиво и вино». Там я выпивал стопку-другую водки и съедал сосиску в тесте. Как правило, пока я был там, ко мне вскоре подходила какая-нибудь из многочисленных в те дни проституток. Что примечательно, в ту пору существовал обычай, приветствуя женщину, целовать ей руку. Он, как ни странно, распространялся и на проституток, даже если у них была грязь под ногтями!

Когда продажи были успешными, мы с семьей Ласка могли позволить себе добавить к нашему ежедневному рациону блины и картофельные оладьи. Однако и то, и другое приходилось жарить без масла. Но иногда у нас на столе появлялось даже мясо. К примеру, на Рождество 1946 года у нас на столе были традиционные силезские яблоки, запеченные в тесте, с жареной свининой и маринованной капустой.

За яблоками мы пешком ходили в Гандау, где было много заброшенных яблочных садов. Расстояние до него было огромным, поэтому однажды мы решили немного срезать путь и пошли через кладбище, лежавшее между аэродромом и Пилснитцерштрассе. Увиденное там заставило нас застыть, не веря собственным глазам. Тяжело представить более чудовищную сцену варварства. Могилы и склепы, находившиеся на кладбище, были разграблены. Везде валялись обломки каменных и мраморных надгробий. Грабители разбивали их, чтобы побыстрее добраться до тел покойников, с которых снимали обручальные кольца и другие драгоценности, а также вырывали из черепов золотые зубы. С непередаваемой болью мы смотрели на разрытые могилы. Вероятнее всего, их осквернили русские солдаты.