Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
– Николай Николаевич, уймите наконец Ивана Ивановича! Ну что же это такое?! Я оперирую опухоль прямой кишки, а за моей спиной торчит Иван Иванович и бубнит мне в ухо: «Николай Николаевич не так прямую кишку выворачивает!» Он ещё мне будет указывать, как оперировать! Невозможно же так работать!
Так вот этот Иван Иванович влюбился! Старшей сестрой абдоминального отделения работала Мария Федоровна, высокая, дородная, яркая женщина с зычным голосом. Такая бой-баба! Незамужняя. В неё-то и влюбился Иван Иванович! Марии Федоровне его влюблённость была смешна, но она Ивану Ивановичу это не показывала. Окружающие подтрунивали. Мария Фёдоровна жила в однокомнатной квартире в нашем доме. У Ивана Ивановича была комната в соседнем профессорском доме. Однажды ранним воскресным утром он позвонил в квартиру Марии Фёдоровны. Дверь открыл мужчина в одних трусах. Иван Иванович был потрясён коварством Марии Фёдоровны! На следующий день прибежал к Блохину с ультимативным требованием уволить Марию Фёдоровну:
– Или она, или я!
Николай Николаевич как-то смог его утихомирить. Другой эпизод с участием Ивана Ивановича закончился не столь безобидно. Заместителем директора по хозяйственно-административной части был вполне симпатичный мужчина, не вороватый, по сравнению с последующими, занимавшими эту должность. Но, как оказалось, ходок. Жил с семьёй в профессорском доме. Жена, раньше времени вернувшаяся с дачи, застала его с посторонней дамочкой. Устроила грандиозный скандал, свидетелем которого стали соседи – сотрудники онкоцентра. Блохин в это время был в зарубежной поездке. Когда он появился, прямо у входа в институт его встретил Иван Иванович и доложил о происшедшем. Замдиректора был вызван на ковёр и уволен.
Позднее Иван Иванович женился – правда, не на Марии Фёдоровне. Николай Николаевич Блохин был на его свадьбе.
Лето, ах, лето! Лето звёздное, звонче пой…
Зимой мы живём ожиданием лета. Осень, зима, весна проскакивают быстро, а про лето и говорить нечего: не успеешь оглянуться, как промелькнуло. Но из всего года лучше помнится именно лето. Даже не всё лето, а месяц отпуска. Два года подряд я проводила отпуск на Чёрном море, но рассказать хочу об отпусках, проведённых на Севере.
Август 1967 года я решила провести в Мурманске. Соскучилась по маме и Тане. Добираться планировала с остановками: неделю пожить в Ленинграде у знакомой мамы, неделю в Кижах, куда купила турпутёвку. Ленинградская неделя ушла на экскурсии и музеи. По существу, в детстве, проезжая через Ленинград, я ничего, кроме Невского проспекта, и не видела. Открыла для себя этот потрясающий город. Потом поехала в Кижи, где в те годы была небольшая турбаза. Жили мы в палатках, а питались в ресторане на дебаркадере. Облазили весь музей, на лодках плавали на другой, абсолютно безлюдный остров. На нём стояла маленькая деревянная часовня, крытая осиновым лемехом. Просто чудо!
На турбазе собрался народ с разных концов страны. Была молодая женщина из Симферополя, работавшая в Крымской обсерватории. Пара – жених и невеста – из Свердловска, оба совсем молоденькие. Были москвичи и ленинградцы. По вечерам собирались у костра, пели песни. Среди постояльцев турбазы оказался брат поэта Анчарова, хорошо игравший на гитаре и знавший множество бардовских песен, в том числе и песен брата. Словом, не скучали. Позднее турбазу ликвидировали из опасения, что туристы на костёр и музей разберут. С дровами для костра на острове, на котором леса нет, и правда была проблема.
К концу отдыха сколотилась компания, человек семь, решивших ехать на Соловки. Мне это было по ходу движения домой. Доехали до Кеми, где стоит замечательная шатровая деревянная церковь. Громадная! На подъезде к пристани тянулись бесконечные штабеля строевого леса. От Кеми небольшим теплоходом добрались до Соловков. Когда подплывали к Большому Соловецкому острову, нас ошеломили голые купола соборов. Тёмные металлические остовы куполов – как скелеты. Их венчали такие же пятиконечные звёзды – наследие бывшего Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОН). На территории кремля была небольшая гостиница, разместившаяся, по-видимому, в бывших монашеских кельях. Нам с трудом удалось достать места в ней, т. к. на такой наплыв «диких» туристов она не была рассчитана. Сервис оставлял желать лучшего. В монастыре работали научные сотрудники, которые иногда проводили экскурсии. Толпа туристов как-то сама организовывалась в экскурсионные группы для посещения интересных мест. Пошли на Секирную гору – самое страшное место во времена существования СЛОНа. На лодках плавали по каналам, когда-то построенным монахами. В некоторых каналах двум лодкам не разминуться. На шлюпке с мотором поплыли на остров Анзер. Он в пяти километрах от Большого Соловецкого острова. Когда приплыли туда, кто-то сказал, что, по легенде, где-то тут на дне моря на глубине полутора метров в камне заключёнными выбит портрет Сталина. Будто бы за это им срок убавили. Было тепло, градусов двадцать пять. Трое молодых ребят, красуясь, решили сами проверить наличие портрета. Разделись – и в море, в ледяную воду. С воплями вылетели оттуда, как пробки из шампанского!
Мы пошли по тропинке вглубь острова на гору Голгофу. На её вершине стояла колокольня без колоколов. Купол внутри церкви украшала полуоблупленная фреска: рабочий разрывает цепи империализма. На стенах было множество записей, оставлённых заключёнными. Когда сорок лет спустя я оказалась в Иерусалиме на Голгофе, вспомнила её соловецкую тёзку, которая раз в десять выше родоначальницы.
Описывать Соловки – неблагодарное дело. Там надо побывать, чтобы почувствовать мощь монастырских стен, прикоснуться к ним, ощутить дыхание истории, полюбоваться пейзажами, на фоне которых трудно представить ужасы лагеря. Мы пробыли на Соловках четыре дня. На пятый день наша компания отправилась назад. И ещё через день я наконец-то достигла Мурманска. Вот такой запоминающейся была дорога домой в то лето.
Я, рождённая в вологодской деревне, но выросшая на Крайнем Севере, по существу,
