Александр Мартынов - «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

Очевидно, надо было придумывать какой-то исход, который не повредил бы «Николаеву» и вместе с тем разрушил бы подготовляемые планы. Много мы передумали разных возможностей, и наконец я избрал, так сказать, «уголовный» путь. План, в общем, заключался в следующем: прежде всего «Николаев» должен был под разными предлогами задержать приезжего в Саратове, по крайней мере на один день, и дать этим возможность показать его моему наружному наблюдению, а я в то же время назначил в это наблюдение за ним четырёх моих наиболее мускулистых филеров. Приезжий, оказавшийся средних лет не то крестьянином, не то мещанином, был одет недурно для своего класса, в пальто и накинутую поверх него просторную меховую шубу. Было тогда очень холодно и, очевидно, его снабдили шубой для поездки по деревенским снегам и морозам. Мои филеры должны были, изображая местных жуликов, напасть в пустынном месте на приезжего, раздеть его, отобрать шубу и старательно обыскать, стремясь к захвату браунинга, но прежде всего — бумажника. В бумажнике у него, как я знал от «Николаева», должно было находиться что-то около двухсот рублей партийных денег, переданных ему «Николаевым» на расход по выполнению террористического акта и полученных от Левченко.

Я знал, что приезжий неизбежно должен был поздно вечером, отчасти из конспирации, отчасти из-за обдуманных мною мер, пройти пешком длинную и пустынную улицу, тянувшуюся от центра города до вокзала. Поезд отходил ночью, и на нём должен был уехать приезжий в свой Аткарский уезд. Отобравши филеров, я вкратце объяснил, чего я от них требую. Надо было не только целый день не упускать из виду наблюдаемого, но найти удобное место и момент, чтобы где-нибудь на пустыре подойти к нему вплотную, напасть на него, снять с него шубу, найти бумажник, а кстати и браунинг, хорошенько вздуть ограбленного и отпустить его бежать в сторону вокзала. При этом надо было ни в коем случае не попасться в руки случайно могущего очутиться поблизости городового. Впрочем, последнего я не очень опасался: городовые сами не любили этого района.

За удачное выполнение предприятия я обещал моим филерам дать каждому по 25 рублей и позволил разыграть между ними в лотерею отобранную шубу. Конечно, я объяснил им, в чём дело, и филеры понимали, что я прибегаю к этому неконституционному трюку по необходимости.

К двенадцати часам ночи ко мне в кабинет явилась моя четвёрка — с шубой, с бумажником, в котором лежали двести рублей, и с браунингом, с тем самым браунингом, который ещё недавно числился в «складе оружия» саратовской организации эсеров, а теперь перешёл в склад оружия Саратовского охранного отделения.

В итоге этого оказалось следующее: «склад оружия» саратовской организации партии эсеров уменьшился на один револьвер и в нём оставался ещё только один браунинг; партийная касса пострадала на двести рублей, отобранные от приезжего. Я разделил их так: сто рублей дал в награду «Николаеву» и сто рублей разделил поровну между филерами. Шубу получил один из них, вытянувший счастливый номер. Но этого мало: другая сторона этого «дела без перчаток» оказалась во много раз лучше для розыска. Пострадавший, после встрепки, без шубы, денег и револьвера, с трудом добрался до своего места жительства, а когда поведал членам своей организации обо всём приключившемся, ему немедленно высказали недоверие и исключили из партийной организации. Об этом постановлении вскоре известили Левченко, а следовательно, и меня, к моему полному удовольствию.

Так удачно я ликвидировал, без шума и треска, одно из затеянных тогда террористических выступлений, и никто — ни сам объект этого покушения, аткарский исправник, ни моё начальство — Департамент полиции — не узнал, как я провёл всю эту операцию. Не мог же я в официальной бумаге излагать «неконституционные» приёмы! Некоторое время спустя я рассказал об этом случае в интимной беседе саратовскому губернатору и начальнику Саратовского губернского жандармского управления. Посмеялись.

Как я уже отмечал, с разгромом так называемого Поволжского областного комитета эсеров и провалом Азефа революционное подполье стало разваливаться. Активность его утихала не по неделям, а по дням. Конечно, это сказалось в Саратове, и в этом городе даже более, чем в каком-либо ином. Понятно почему. Все местные активисты были арестованы, остальные испуганно затаились и стремительно заметали малейшие следы своих партийных сношений. Провал Азефа вызвал такую потерю веры в партию и её лидеров, что возродить что-либо снова было почти невозможно.

Что же касается местных социал-демократов, они к описываемому времени были основательно потрёпаны непрерывными и меткими ликвидациями. Для налаживания новых предприятий или подпольных организаций у них не хватало ни лидеров, ни денег, ни связей. Может быть, также не было уже и прежней настойчивости.

Не забудьте, что период с 1909 года по самую революцию 1917 года был самым спокойным в смысле проявления деятельности подпольных организаций в России. Революция 1917 года ни в какой мере не явилась результатом наличия революционно организованного подполья.

Итак, в начале 1909 года я почувствовал значительное облегчение в работе. Можно было более спокойно заниматься её «трафаретной» стороной и приводить в порядок массу запущенных отчётностей по розыскным делам.

В связи с вопросом о провокации я расскажу ещё один забавный случай того же периода, т. е. 1909 года. Разные бывают провокации. Бывают злостные, бывают и наивные — как следствие глупости или полного непонимания дела розыска. А так как делами политического розыска в императорской России ведали не одни только талантливые или хотя бы способные лица, а зачастую порядочные младенцы в жандармских мундирах, то происходили случаи невольных или вольных, преднамеренных провокаций, а иногда провокаций, не злостно задуманных.

Надо сказать, что примерно с 1907–1908 годов Департамент полиции, в целях оживления политического розыска и в стремлении поднять его на большую высоту, стал нажимать на так называемых железнодорожных жандармских офицеров. Я уже отмечал, что железнодорожные жандармские офицеры составили в нашей жандармской среде как бы привилегированную группу, поддерживаемую штабом Отдельного корпуса жандармов, в котором все старшие чины набирались, по неписаному правилу, из той же железнодорожной среды. К политическому розыску железнодорожные жандармы относились чуть ли не явно с оттенком пренебрежения. Дескать, это дело грязноватое, а у нас работа чистая! Работы этой, по правде сказать, было не так уж и много, особенно по тихим углам необъятной матушки-Руси, и падала она, эта работа, главным образом на плечи жандармских унтер-офицеров.