Женевьева Табуи - 20 лет дипломатической борьбы

Некоторые охвачены таким энтузиазмом, что бегут на почту отправить телеграммы своим родственникам и друзьям. «Ура! Мир обеспечен!»

В 10 часов вечера Аристид Бриан, выпив стакан молока, уже спит спокойным сном.

Пара маленьких черных, немного поношенных ботинок на пуговицах, стоящих у дверей его комнаты, свидетельствует о том, что их владелец пренебрегает всеми стихийно возникающими празднествами.

Горы иллюминованы, по улицам движутся факельные шествия. Во всех гостиницах ужинают, поют и танцуют.

На следующий день выдалась прекрасная погода.

Бриан приглашает сэра Остина Чемберлена, а также около ста журналистов, дипломатов, экспертов, локарнскую знать и некоторых дам совершить «плавание мира» на борту «Регины Мадре» – самого роскошного парохода судоходной компании озера Лаго-Маджоре.

На палубе среди зеленых растений и цветов тихо играет маленький оркестр. Бриан, одетый в свой обычный тесный черный пиджак, в старой мягкой шляпе, улыбаясь, переходит от одной группы к другой и все время курит.

Чемберлен, знаменитое изречение которого «Я люблю Францию, как любят женщину» давно уже покорило сердце Бриана, стоит, прислонившись к перилам. Он рассказывает кембриджские истории и в то же время беспрерывно курит, зажигая сигареты одну от другой.

– Вы курите так же много, как и я, – говорит Бриан.

– Я стараюсь следовать примеру своего отца, – отвечает Чемберлен. – Есть люди, которые едят для того, чтобы жить, другие живут для того, чтобы есть, а мой отец говорил, что он ест и пьет для того, чтобы курить!

Спустя некоторое время Бриан останавливается перед самым свирепым из немецких журналистов – Фейерманом из «Дойче тагесцайтунг».

– Мы с вами, – говорит ему Бриан, – принадлежим к разным лагерям, но сегодня, поскольку мы находимся на одном корабле, это несомненно означает, что вы согласны с Локарно?

Немецкий журналист, злобно взглянув на Бриана, отвечает угрюмо и серьезно:

– Я согласен.

– Вот и прекрасно, – заключает, улыбаясь, Бриан. – Вы видите, что мы с вами принадлежим к одной партии – локарнской!

Прогулка длится три часа при самой великолепной погоде, какая только может быть. Никогда еще заход солнца не казался всем столь прекрасным!

В этот вечер, 16 октября 1925 года, в Локарно делегаты по-настоящему верят в будущее!

А в Париже усиливаются критические настроения.

Пуанкаре замечает: «Разве приведение в действие всех гарантий, только что полученных Францией, не зависит от голосования Совета Лиги Наций? Следовательно, эти гарантии сохраняют свое значение лишь до тех пор, пока Франция и Англия будут полностью согласны в своей политике по отношению к Германии и Европе. Ну, а затем?»

Клемансо высказывается резко: «Нет совершенно никакой ясности в вопросе о том, что Англия должна помочь Франции в случае, когда наша страна вынуждена будет выступить против немцев, если они в один прекрасный день нападут на Чехословакию или Польшу».

Что касается дипломатических экспертов, то им не по себе. Они начинают задавать себе вопрос, будет ли Германия «отходить» от этого пакта к принятию нового европейского режима или ей удастся толкнуть союзников к отказу от прав и гарантий, предоставляемых им Локарнским пактом.

Но простые люди и общественное мнение продолжают ликовать, подобно Бриану и всем участникам переговоров!

Все убеждены, что Локарнский пакт окончательно установил мир!

Так, на Монмартре освистали куплетиста, который попытался прибавить к своей песне «Локарно» последний куплет:

«Локарно… Локарно… Все напрасно!»

Гнилые яблоки, свист и подражания крикам животных тотчас же заставляют певца повторить слова припева предыдущего куплета, которые хором подхватывают все присутствующие:

«Локарно… Локарно… Все прекрасно!»

Локарно и Лига Наций чрезвычайно популярны в двух политических салонах Парижа, которые оспаривают друг у друга «знаменитостей послевоенного времени».

Это салон старой мадам Менар-Дориан, через который в течение двадцати пяти лет прошло все то, что Франция и Европа считали разумом и идеалом демократии, и салон основательницы и руководительницы журнала «Эроп нувелль» Луизы Вейс.

Мадам Менар-Дориан, одетая в черные кружева, с лицом, обрамленным седыми волосами, в длинных шведских перчатках, всегда и во всем остается светской дамой, начиная от черепахового гребня, увенчивающего ее прическу, до изящных туфель на низком каблуке. Столь же восторженная в девяносто лет, как и в двадцать, она постоянно отыскивает среди молодежи людей с душой апостолов и вождей. Некогда у нее бывали Виктор Гюго, Гамбетта, Каррьер и все крупные музыканты и артисты прошлого века. У нее, радикал-социалистки крайне левого направления, можно увидеть историка французской революции Олара, Жозефа Кайо, известного бельгийского социалиста Вандервельде, соратника Жореса и директора Международного бюро труда Альбера Тома и даже коммунистического лидера Марселя Кашена. Политические деятели новых демократических государств Центральной Европы: Эдуард Бенеш, Масарик и ряд других обязаны ей многим.

Мало-помалу завсегдатаи салона Менар-Дориан узнают дорогу на улицу де Винь. Там, между городской прачечной и гаражом, молодая Луиза Вейс устраивает приемы в своем ателье. Там без всякого приглашения и подготовки собирается новый цвет общества. В ателье нет прихожей. Пришедшие бросают свои пальто, плащи и шинели на перила лестницы. Обычно, придя туда, встречаешь послов, председателей совета министров и генералов, которые с веселым видом вешают свои пальто на вешалку, тянущуюся с восьмого этажа до низа лестничной клетки.

Сюда приходят молодой профессор университета радикал-социалист Даладье, Анатоль де Монзи, который говорит о своем намерении составить энциклопедию, немецкий посол фон Хеш, мадам де Ноайль и ее друг литературный критик Анри Ган, лидер социалистов Марсель Самба и его жена, знаменитая художница. Марсель Самба был здесь со своей женой за несколько дней до отъезда в клинику в Шамониксе, где ему суждено было умереть. Через час после смерти Самба его жена выстрелит из револьвера себе в сердце, оставив на столе в номере гостиницы коротенькую записку: «Дорогой Марсель, извини, что я запаздываю на свидание с тобой на один час».

Поздно вечером приезжает граф Бонн де Кастеллан со своим черным пуделем, которого он держит под мышкой. Он рассказывает о своих последних победах. Он никогда не улыбается, потому что сделал вливание парафина под кожу лица, чтобы казаться моложе. Приходит Альбер Тома. Он говорит озабоченно: «Главное – не проговоритесь мадам Менар-Дориан, что я был здесь».