Эдна О’Брайен - Влюбленный Байрон

Испытывая обычные для автора треволнения, он сказал своему кембриджскому другу Уильяму Бэнксу, знатоку классической литературы, коллекционирующему предметы искусства, что не желает «избытка дежурных комплиментов», однако на самом деле он был не прочь их получить. Он писал Элизабет, что книга хорошо продается в городе и на курортах, но вяло в сельской местности из-за провинциального невежества.

Кросби оказался не только книгопродавцем и другом издателя, но и рецензентом в «Мансли литерари рекриейшнс». Он витийствовал о стихах юного и знатного автора, с завидной скромностью утверждая, что красоты поэзии Байрона «расцвели на почве гения». В том же выпуске журнала Байрон опубликовал рецензию на двухтомник стихов Вордсворта, поэта, к которому он испытывал и идеологическую и эстетическую антипатию. Его рецензия подтвердила уже высказывавшееся им ранее мнение, что «люди пера» обычно заклятые враги. Поэзия Вордсворта, признавал он, «простая и текучая», однако в ней есть сильные и подчас непреодолимые чувства, переданные чересчур обыденно.

ГЛАВА V

Теперь Байрон стал литературным кумиром. Он поселился в лондонской гостинице, его читали герцогини, его жизнь — это хроника «раутов и разгула, балов и боксерских состязаний, вдовствующих герцогинь и дам полусвета, карт и проституток, парламентских дебатов и политических подробностей, маскарадов, вина, женщин, восковых фигур и ветряных мельниц». Однако он мог бы умерить свою язвительность по отношению к лейкисту Вордсворту, если бы предвидел, сколь яростные нападки навлекут на себя «Часы досуга». Мистер Хьюсон Кларк из Эммануэль-колледжа, написавший на них рецензию для «Сатирика», с удивлением вопрошал, «что заставило Джорджа Гордона Байрона осчастливить мир этим сборником стихов»; далее он высмеял лорда, разгуливающего по Кембриджу с медведем, и обрушил целый поток оскорблений на эту «пьяную каргу», его матушку.

Однако «совершенно уничтожила» его заметка в «Эдинбургском обозрении», самом влиятельном журнале того времени. Анонимным рецензентом был Генри Брум, позднее — барон Брум, ставший лордом-канцлером. Брум резко критиковал Байрона за упоминание о своем незрелом возрасте и о происхождении, за лицемерную просьбу к читателям проявить снисхождение к отсутствию таланта и самобытности. Далее он изложил необходимые условия для произведения искусства: «Мы умоляем его поверить, что для создания стихотворения необходима определенная доля живости и воображения и что стихотворение, чтоб его читали в наши дни, должно содержать хоть одну мысль, или хоть в чем-то отличаться от идей его предшественников, или иметь оригинальную форму». В заключение Брум утверждал, как выяснилось, ошибочно, что литературный мир никогда более не услышит имени Байрона.

Байрон был сокрушен, клялся, что с поэзией покончено навсегда, его хрупкое здание славы в среде герцогинь было разрушено. В стихотворении «Стансы для Джесси», которое было обращено к Эдлстону, он писал о «безжалостном кинжале судьбы», убившем любовников; теперь же он испытал удар безжалостного кинжала критиков, изливающих свой сплин и срывающих свою зависть в смертоносном педантизме по единственной причине — они никогда не смогут стать такими, как он.

В 1808 году Байрон переехал в Ньюстед, расторгнув аренду с лордом Греем де Рутином, который привел дом в состояние разрухи: стекла выбиты, лес в еще более печальном состоянии, поскольку кролики и зайцы, которых лорд расплодил для охоты, уничтожили всю листву и молодые побеги. Не обращая внимания на долги, Байрон выписал каменщиков, плотников, стекольщиков, драпировщиков, чтобы родовое гнездо засверкало, как в былые времена. Его тянуло к помпезности: драпировки, рюши, кисти, балдахины, позолоченное ложе под пологом, диадемы… В соответствии с его увлечением макабром он распорядился черепа, найденные в крипте аббатства, оправить в серебро и использовать как чаши.

«А было время, жалкий лиры звук не находил себе покорных слуг»[16]. Он пригласил друзей из Харроу и Кембриджа повеселиться вместе с ним. Были завербованы и местные путаны в полном обмундировании за исключением головных уборов, которые разрешили не надевать. Миссис Байрон он приезжать запретил, ибо, по его выражению, ее визит был бы «неуместен и вреден для обеих сторон».

Для ежевечерних возлияний гости наряжались монахами, пробовали силы в любительских спектаклях, осушали кубки с вином и выполняли распоряжения хозяина. Байрон оставался наблюдателем, хотя и дирижировал всеми изощренными трюками; его смех, легкий и заразительный, был в то же время на удивление отстраненным.

Один из гостей, Чарлз Скиннер Мэтьюз, которым восхищался Байрон и который, в отличие от остальных молодых людей из кембриджского кружка, не скрывал своих гомосексуальных наклонностей, описывает в письме к сестре одно из таких посещений со всей присущей ему прихотливостью слога. Прежде всего он передает впечатление о внешнем виде аббатства — красивое полуразрушенное старинное здание среди мрачных голых холмов, озеро, окруженное зубчатыми силуэтами строений, старинная кухня, обветшалые апартаменты, но при этом «благородного вида зала» для приемов семидесяти футов длинной и двадцати трех шириной. Далее он описывает воображаемый приезд сестры:

Не забудь, что приехать лучше среди дня и все время быть начеку, чтобы не допустить промахов. Ибо, если ты пойдешь направо от холла по ступеням, ты попадешь в лапы медведя, а если пойдешь налево, твое положение еще ухудшится, потому что ты наткнешься на волка. Но если ты все же доберешься до дверей холла, не думай, что опасности миновали: холл обветшал и нуждается в ремонте, а в одном из углов, скорее всего, окажется компания обитателей здешних мест, вооруженных пистолетами. Так что если громогласно не объявить о своем приближении, то можно избежать встречи с волком и медведем для того лишь, чтобы погибнуть от пули веселых монахов Ньюстедского аббатства… Что же касается нашего житья, то распорядок дня примерно таков: для завтрака нет точно установленного времени, каждый поступает, как ему удобно, еда остается на столе, пока все не насытятся. Но, пожелай кто-нибудь получить завтрак в 10 часов, ему весьма повезет, если он найдет хоть кого-то из слуг на ногах. Обычно мы встаем около часа. Я… всегда вставал первым из всей компании, и меня называли ранней пташкой Что касается утренних развлечений, то это чтение, фехтование или игра в волан в большой зале, стрельба из пистолета в холле, прогулка, верховая езда, крикет, прогулка под парусом на озере, можно поиграть с медведем или подразнить волка. Между семью и восьмью мы обедаем, и вечер продолжается… до часа, двух или трех часов утра… Нельзя не упомянуть обычай после обеда, когда со стола убрана посуда, пускать по кругу человеческий череп, наполненный бургундским. После пиршеств с изысканными блюдами и лучшими винами Франции… нам подавали монашескую одежду со всеми полагающимися атрибутами — крестами, четками и проч., — что вносило приятное разнообразие в нашу внешность и наши занятия.