Эдна О’Брайен - Влюбленный Байрон

Однако когда деньги кончились и ему пришлось покинуть Лондон, он предупредил «фурию», свою матушку, о своем вынужденном возвращении «в эту конуру» в Саутвелле и выразил надежду, что она наймет лакея, так как его слуга должен заботиться о лошадях, и что ее присутствие, равно как и ее горничных, не будет навязчивым.

Когда он в конце концов вернулся в Кембридж, лондонские связи и эскапады не уменьшили его любви к Эдлстону, наоборот, углубили ее. Его экстравагантность еще увеличилась: Эдлстона он осыпал подарками — охотничьи часы на золотой цепочке с золотой печаткой. К возмущению его матери, он приобрел карету, с лошадьми, упряжью и грумом в ливрее. Вскоре он понял, что Эдлстон был той любовью, без которой он не может существовать, но с которой жить он тоже не может, так как подозреваемых в содомском грехе сажали в тюрьму; это преступление каралось повешением. Сознавая такую угрозу, он понимал, что отношения эти нужно прекратить, но медлил, так как все еще был влюблен. Финал наступил, когда у Эдлстона стал ломаться голос, юноша не мог долее оставаться в хоре, и ему пришлось покинуть Кембридж. Байрон писал своей кузине Элизабет Пигот, что молодой человек поступил в известный торговый дом в столице, но, как оказалось, Эдлстон нашел лишь место клерка в конторе на Ломбард-стрит с грошовым жалованьем. После расставания с Эдлстоном, хотя его сознание и являло собой сплошной хаос печали и надежды, Байрон пустился в еще более дерзкий разгул. Круг его общения включал теперь жокеев, игроков, боксеров, писателей и священников; его комнаты были обставлены в восточном стиле, который был бы под стать султану.

Горький осадок от всей этой истории возник позднее, когда Эдлстон обратился за помощью, а Байрон, хотя и щедрый по природе, ощетинился, что заставило «Сердолика» написать униженное и в чем-то лицемерное письмо, в котором говорилось, что он хотел просить лишь о покровительстве Байрона, чтобы получить достойную должность и не быть никому обузой.

В течение трех последовавших лет порывистый, непостоянный и блудливый юный лорд несколько раз покидал Кембридж и вновь возвращался туда. В Лондоне он менял гостиницы, посещал клубы, где играли в кости ночь напролет, делал ставки на участников кулачных боев, встречался с проститутками, которых подбирал на ночь прямо на улице. Захлебнувшись в этом море чувственности, пребывая в постоянном сожительстве с этими Кориннами, Мэри, Филлис, он временам оказывался прикованным к постели, пользовался рецептами Пирсона от гонореи и принимал настойку опиума как обезболивающее.

«Шоколадное дерево», кофейня и клуб на Пикадилли, было в те времена весьма популярным местечком, где собирался, по словам Эдварда Гиббона[14], «самый цвет моды и богатства всего британского королевства». Байрон рисует более разгульную картину: «Мы наливались кларетом и шампанским до двух часов, потом ужинали и завершали пир своего рода пуншем в духе Регентства, состоявшим из мадеры, бренди и зеленого чая. Вода в эти стены не допускалась».

Джексон — помимо того, что давал Байрону уроки бокса, — поддерживал его вечную страсть к азартной игре, купил ему пони и охотничьих собак и подбивал делать ставки на боксерских состязаниях. Другим облюбованным Байроном местечком были апартаменты мадам Каталани, примадонны оперы «Маскарад» в Ковент-Гардене, которая открывала свои гостеприимные двери для шлюх, содержанок и жигало; Байрон в письме к Хобхаузу назвал их «славным гаремом». Его увлечение проституткой Каролиной Камерон, которую он называл Далией, было столь сильным, что в течение почти недели он даже подумывал, не жениться ли на ней. Когда они приехали в Брайтон, где их поджидали его старые друзья Хобхауз, Скроуп, Нед Лонг и Уэддерберн Уэбстер, Каролина разгуливала по променаду в мужской одежде, а Байрон представлял ее незнакомцам как своего брата Гордона. Хотя Байрон был хром и всегда помнил об этом, Уэбстер вспоминает, что он мог скакать «с проворством арлекина».

Когда у него начинался «творческий запой», он, уехав в Саутвелл, мог быстро настрочить пролог или несколько сатир. В Саутвелле он садился на строжайшую диету и совершенно преображался: от него оставалась лишь тень под стать таковой отца Гамлета. Всю жизнь он страдал от излишнего веса и в письмах Хэнсону в такие периоды хвастался своим режимом — изнуряющими упражнениями и постом: «Я надеваю семь жилетов, а сверху пальто и в таком виде бегаю и играю в крикет до полного изнеможения из-за обильной потливости; ежедневно моюсь по пояс; за сутки съедаю лишь четверть фунта мяса, никаких завтраков и ужинов, ем только раз в день, не пью пива, только совсем немного вина и иногда принимаю слабительное. Можно сказать, от меня остались лишь кожа да кости».

Он баловался любовью, стихами, писанием пьес, чем он тоже прославился; и его кузина Элизабет Пигот прозвала его «Тристрам Непостоянный et L’Amoureux»[15]. Именно она заметила, что Байрон сам не знает, что будет думать и делать десять минут спустя. Его самомнение было безгранично. Когда его наставник, преподобный Томас Джонс, спросил, не вернется ли он в Кембридж, ответ был категоричен и надменен: «…У меня есть причины не оставаться в Кембридже — я не люблю его… Я никогда не считал его своею alma mater, скорее уж не очень симпатичной нянькой, на которую меня оставили против и ее, и моего желания».

После разрыва с Эдлстоном он стал более серьезно относиться к своей поэзии; улучшал и оттачивал некоторые стихи, которые были написаны за последние годы. Его подражания и переводы из Вергилия и Анакреона были в 1807 году собраны для публикации в тощий томик под названием «Часы досуга». Как он сказал Элизабет Пигот, сборник предназначался не для одобрения «гражданки Толпы», а для немногих избранных друзей. Предполагалось, что книгу издаст типограф мистер Ридж из Ньюарка, которого Байрон замучил своими указаниями; продавать ее должен был некий мистер Кросби, лондонский книготорговец, и он тоже оказался жертвой запальчивых требований Байрона. Мистера Риджа бомбардировали всякого рода поправками, дополнениями, придирчивыми обсуждениями шрифтов, иллюстраций — должны ли на них фигурировать Харроу, Ньюстед, или это будет портрет автора. А позднее Байрон вообще распорядился приостановить печать, так как решил поменять формат.

Испытывая обычные для автора треволнения, он сказал своему кембриджскому другу Уильяму Бэнксу, знатоку классической литературы, коллекционирующему предметы искусства, что не желает «избытка дежурных комплиментов», однако на самом деле он был не прочь их получить. Он писал Элизабет, что книга хорошо продается в городе и на курортах, но вяло в сельской местности из-за провинциального невежества.