Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл
Все это очень встревожило герцогиню Ратленд. Прошло уже два года с момента первого выхода Дианы в свет, и перспективы младшей дочери внушали все больше опасений. Чем дольше затягивался промежуток между девичеством и замужеством, тем больше шансов становилось у девушки прослыть старой девой, и Вайолет волновалась, что Диану воспринимают как неподходящую кандидатуру для замужества. Она по-прежнему твердо верила, что только в браке женщина может обрести стабильность. «Если Диана найдет удачную партию и родит мужу сына и наследника, пусть дальше занимается любыми причудами и даже заводит любовников», – так рассуждала Вайолет. Сэр Генри не был единственной ее любовью, как и она – его; следуя вековой традиции прагматичного высшего общества, оба нашли страсть за пределами супружеского ложа. У сэра Генри были любовницы и рыбалка, у Вайолет – Гарри Каст.
Этот культурный красивый мужчина, «Руперт Брук нашего времени», как его называла леди Хорнер, несколько лет являлся центром вселенной для Вайолет. Они встречались ранним вечером – в это время Вайолет якобы отправлялась «с визитами». Хотя их роман был недолговечным, Вайолет все устраивало, ведь таким образом она сумела разделить любовь и долг. Видимо, она рассчитывала, что Диана и две ее старшие дочери заключат с собой такой же «компромисс». Летти и Марджори уже нашли подходящих супругов: ими стали Эго Чартерис, сын герцога Уимса, и Чарли Пэджет, маркиз Англси. Диана была самой красивой из трех дочерей; за ней ухаживали Павел, принц Югославский, и лорд Роксэвидж, так что Вайолет надеялась, что ее партия окажется самой блестящей. Принц Уэльский был на три года младше нее, но долгую помолвку никто не отменял. Королевская семья проявляла интерес к их возможному союзу, так как популярность Дианы могла оказаться полезной. Что до Вайолет, более прекрасной будущей королевы она не представляла.
Однако Диана не интересовалась никем, кроме людей из своего ближнего круга, а среди них, по мнению Вайолет, не было перспективных женихов. Из-за тревоги герцогиня стала более критичной и бдительной. Всякая респектабельная незамужняя девушка неукоснительно соблюдала правило везде ходить в сопровождении компаньонки; даже очень независимым девушкам, которые учились в университете, не разрешалось посещать лекции в одиночку. Но Диана считала эти ограничения абсурдными. Ее не пускали в отели, только в «Риц», находившийся рядом с лондонским домом Мэннерсов. По вечерам герцогиня запрещала ей закрывать дверь комнаты и следила, во сколько она вернется домой, а наутро требовала предоставить полный отчет: с кем дочь танцевала, кто ее сопровождал, кто привез.
Диана любила мать, но ее терпение заканчивалось; к тому же она узнала одну подробность личной жизни герцогини, из-за которой строгость матери выглядела абсурдным лицемерием. Когда Диане исполнилось восемнадцать, Эдвард Хорнер сболтнул, что у Вайолет с Гарри Кастом был роман; мало того, похоже, все, кроме нее, знали, что Гарри – биологический отец Дианы. Их внешнее сходство и впрямь было поразительным: светлая кожа, форма лица – все указывало на генетическую связь, и, услышав об этом, Диана признала факт отцовства Каста почти без колебаний. Гарри всегда ей нравился, и она считала себя «живым памятником сексуальной невоздержанности»; ее это даже забавляло.
И все же новость явилась для нее потрясением, отдалила от матери, выбила почву из-под ног и укрепила желание вырваться на свободу. Ей исполнилось двадцать два года. Дни по-прежнему казались «радужными» и «пьянящими», стоило надеть новое платье или услышать ритмы регтайма; она все еще находила удовлетворение в любовных письмах, комплиментах, газетных вырезках о себе. Но за внешним фасадом ей не давала покоя «унылая монотонность» жизни, в которой она оставалась, по сути, ребенком, финансово зависимым и вынужденным соблюдать множество запретов. Ее глодала смутная неприятная тоска, причин которой она не понимала, и совершенно не знала, как ее победить.
Она не задумывалась, что женщины по всему миру испытывали ту же смутную неудовлетворенность. В детстве она горячо заявляла, что рада родиться девочкой. «Кто-то всегда будет обо мне заботиться», – говорила она. Став взрослой, она не причисляла себя к суфражисткам и не понимала этих женщин, сражавшихся за избирательное право, рискуя попасть в тюрьму и даже умереть. Они вызывали у нее в лучшем случае жалость, в худшем – насмешку. Однажды на вечеринке в загородном доме Диана и ее кузина Энджи Мэннерс разыграли «уморительную» сценку, одевшись в фиолетовый, белый и зеленый – цвета Женского социально-политического союза; они залезли на крышу беседки и начали швыряться в глазевших на них мужчин картонными коробками от печенья. Но несмотря на свою политическую несознательность, Диана наверняка согласилась бы с феминисткой Агатой Эванс, утверждавшей, что жизни женщин, от которых «требовали быть красивым украшением и пустышкой», пока те искали себе мужа, отличались «печальной предсказуемостью», как и последующий «приговор» – степенная супружеская жизнь и материнство.
Впрочем, были и исключения: мать Дианы едва ли можно было назвать «степенной», а богатые и амбициозные светские дамы, с которыми та водила знакомство – маркиза Казати, леди Кунард и леди Рипон – обладали существенным влиянием в обществе. Случись Диане найти мужа, который устроил бы и ее, и мать, она могла бы стать очередной леди Рипон – покровительствовать «Русскому балету» Дягилева и блистать в лондонском культурном обществе. Но в августе 1914 года началась Первая мировая война, с которой жизнь и ожидания Дианы, как и множества ее сограждан, претерпели резкую смену курса.
Объявление войны потрясло ее и застигло врасплох. Прежде она жила в коконе своих маленьких забот и не придала значения убийству эрцгерцога Франца Фердинанда в июне; она также не понимала, что это событие сдвинуло тектонические плиты европейской политики. Современница Дианы, куда более сознательная двадцатилетняя студентка Вера Бриттен в своем дневнике с ужасом размышляла, какой будет современная война: «Возможна атака по земле, с воды и воздуха, а разрушения, на которые способна современная военная техника, имеющаяся в распоряжении наших армий, немыслимы и невообразимы». Другие ее ровесницы, более политически активные, ринулись к лондонскому Кингсуэй-Холлу с антивоенной демонстрацией, осуждая войну как проявление мужской алчности и агрессии.
Хотя Диана все еще надеялась, что войны удастся избежать, и наивно полагала, что самые влиятельные члены «Кружка» смогут убедить премьер-министра Асквита добиться международного мирного соглашения, масштаб новой драмы и ее вероятные последствия для ее собственной свободы вызывали у нее радостное предвкушение. Ее первым побуждением было вызваться медсестрой в полевой госпиталь Красного Креста на самой линии фронта. Она наивно полагала, что будет рядом со своими друзьями, уже записавшимися в программу строевой подготовки. Она не собиралась уступать подругам, которые планировали служить медсестрами во
